На другой день все три паломника были у отца игумена. С любовью встретил он их и с радостью принял в обитель. Особенное внимание обратил отец Пахомий на Прохора, родителей которого он хорошо знал еще по Курску. Прозревая в нем великий дух будущего подвижника, он передал его для духовного руководства в опытные руки ближайшего своего сотрудника и друга, мудрого и любвеобильного казначея отца Иосифа; от него Прохор принял и первое свое послушание — келейника.
Так началась монашеская жизнь святого, длившаяся 54 года: трудная она была подвигами, но за то завершилась славным концом святым. Легкое келейное служение у отца казначея было лишь вступлением. Скоро новоначального Прохора, как и всех других насельников монастыря, стали проводить по разным, более трудным физически, послушаниям: он был и на хлебной, и в просфорне, и в столярной; затем исполнял обязанности будильника монахов, церковного пономаря; был и на клиросе, ходил на общие послушания рубку леса, пилку дров и т. д. Дольше всего Прохор занимался столярным делом, в коем выработал большую опытность, так что среди братии был известен преимущественно под именем Прохора-столяра.
Как проходила его внутренняя жизнь в данный новоначальиый период, когда закладываются главные основы монашеского воспитания, нам известно немного. И больше приходится заключать об этом из позднейших советов преподобного другим, — нужно думать, — с своего опыта; и лишь отчасти — из случайных незначительных свидетельств его самого о прошлой своей жизни.
Прежде всего брат Прохор отличался совершенно безропотным исполнением послушания, при этом он, по свойству своего точного характера, все делал с усердием, аккуратностью и возможно совершенно. Это именно и требуется больше всего от новоначальных послушников, дабы они сразу же приучились сокрушать спою мирскую гордость, этот корень всех прочих страстей и основную болезнь падшей души.
Поэтому преподобный и дивеевских монахинь, наставлял после главным образом послушанию: «Помни всегда, — вспоминала заветы его Ксения Васильевна Путникова, впоследствии монахиня Капитолина, — послушание превыше всего, превыше поста и молитвы! И не только не отказываться, но — бегом бежать нужно на него! Переносить, не смущаясь и не ропща, всякие скорби от собратий, ибо монах — только тот и монах, когда, как лапти, будет всеми отбит и отрепан».
«Нет пагубнее греха, как роптать, осуждать или не слушаться начальницы: человек этот погибнет».
И духовнику обители, протоиерею отцу Василию Садовскому, свитой угодник тоже говорил: «Послушание, батюшка, паче поста и молитвы: помни и всегда им говори это; и я всегда говорю».
«Затем батюшка объяснял мне, — записал отец Василий, — как велик, страшен и тягостен для монаха грех неповиновения начальнику; и тем более хуление начальников: ибо первое правило иноку, — на этом все монашество зиждется, — послушание и полное отсечение воли; вследствие неисполнения которых возник и первородный грех Адама, все погубивший; и чем только и спасен весь мир чрез человека же, нового Адама, Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа, ибо: послушлив быв даже до смерти! Поэтому и ныне не может быть хуже греха! Творящий так непременно погибнет…»
— Помилуй нас, Господи, своевольных!
На втором месте для новоначальных ставит батюшка труд,— в чем бы он ни состоял:
— Благословляю им, — то есть дивеевским сестрам,—как от сна встают — тут же за работу; читая про себя, хотя бы и на ходу мое правильце; если так сотворят, — спасутся.
— Если есть рукоделие, — давал он наставление монаху, — занимайся оным; если находишься в келии, не имея рукоделья, всячески прилежи чтению, а наипаче — псалтири: старайся каждую статью прочитывать многократно, дабы содержать все в разуме. «Если зовут на послушание, иди на оное». И сам он никогда не пребывал без дела, не допускал себя до праздности. Если был свободен от послушаний и молитвы, то удалялся молча в келию и там принимался за какое-нибудь дело: то вырезал кипарисовые кресты, то читал Слово Божие или творения Святых Отцов или Жития святых. Кроме Библии и Четий Миней у него были творения св. Василия Великого, преп. Макария Египетского, Иоанна Лествичника, «Маргарит», Добротолюбие и др.
На чтение он тоже смотрел как на особый подвиг, который называл «бдением». Евангелие и послания Апостолов он читал пред иконами и непременно стоя, в молитвенном положении.
— Душу надо снабдевать, питать Словом Божиим, — говорит он. — Всего же более должно упражняться в чтении Нового завета и Псалтири; это делать подобает стоящему. Псалтирь он дозволял, впрочем, читать иногда и сидя. «От сего чтения бывает просвещение в разуме, который изменяется изменением Божественным». Кроме того, читающий Священное Писание «принимает в себя от сего теплоту, которая в уединении производит слезы: от сих человек согревается весь и исполняется духовных дарований, услаждающих ум и сердце паче всякого слова». Более же поло оное делать должно для себя, чтобы приобрести мир душевный по учению псалмопевца: «Мир много любящим Закон Твой, Господи» (118, 165).
Несомненно, преподобный все это говорил с собственного опыта. А однажды он даже изрек необычайное пророческое увещание о чтении:
— Очень полезно… прочитывать всю Библию разумно. За одно такое упражнение, кроме других добрых дел, Господь не оставляет человека Своею милостию, но исполняет его дара разумения.
И мирянам он заповедовал читать слово Божие. «Что читать?» — спросил его один посетитель. «Евангелие, — ответил батюшка, — по четыре зачала в день, каждого евангелиста —по зачалу».
После труда и чтения преподобный дает новоначальным наставление уже о молитве; и говорит точно то самое, что он слышал еще из уст Досифея и в чем сам подвизался непрестанно: «Истинно решившиеся служить Господу Богу должны упражняться в памяти Божией и непрестанной молитве к Иисусу Христу». «За рукоделием или будучи где-либо на послушании, — наставляет он монаха, — твори беспрестанно молитву: Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного. В молитвах внемли себе, то есть ум собери и соедини с душою. Сначала день, два и множая твори молитву сию одним умом, раздельно, внимая каждому особо слову. Потом, когда Господь согреет сердце твое теплотою благодати Своей и соединит и тебе оную в един дух: тогда потечет в тебе молитва оная беспрестанно, и всегда будет с тобой, наслаждая и питая тебя… Когда же будешь содержать в себе сию пищу душенную: то есть беседу с Самим Господом, то зачем ходить по келиям, хотя кем и будешь призываем?
Истинно сказую тебе, что празднословие сие есть и празднолюбие».
Что касается церковной молитвы, то преподобный давал такой совет:
— В церкви на молитве стоять полезно с закрытыми очами с внутренним вниманием; открывать же очи — разве тогда, когда уныешь или сон будет отягощать тебя и склонять к дреманию; тогда очи должно обращать на образ и на горящую пред ним свещу.
И сам он стоял в церкви, закрывая очи. При этом приходил к богослужению раньше других и никогда не выходил прежде окончания его. Что касается подвигов, то в первое время своего монашества он, хотя держал себя в общем непрестанном и строгом воздержании, но не выходил из меры. И других учил потом так же по общему святоотеческому наставлению о «царском» пути: «Выше меры подвигов принимать не должно; а — стараться, чтобы друг — плоть наша — был верен и способен к творению добродетелей. Надобно идти средним путем».
«Должно снисходить душе своей в ее немощах и несовершенствах и терпеть свои недостатки, как терпим других». Однако нужно «не обленяться и побуждать себя лучшему». В частности, относительно, например, — сна преподобный говорил одному иноку:
Каждый день непрестанно, в нощи спи четыре часа: 10-й, 11-й и 12-й, и час за полунощ; аще изнеможешь, можно вдобавок днем спать. Сие держи неизменно до кончины жизни: ибо оно нужно для упокоения головы твоей. И я с молодых лет держал таковой путь. Мы и Господа Бога всегда просим о упокоении себя в нощное время. Аще тако будешь хранить себя, то не будешь уныл, но здрав и весел.
Впоследствии другим, более немощным, он позволял спать ночью даже 6 часов; а при утомлении еще советовал и после обеда немного отдыхать.
Равным образом держался умеренности послушник Прохор в пище:
«Чтобы наложить на себя строгое правило воздержания во всем, или лишать себя всего, что может служить к облегчению немощей, сие не вместить не всякий может… Иначе… изнемогшу телу, и душа ослабевает». В частности: «По пятницам и средам, особенно же в четыре поста, — говорил он, пищу употребляй один раз в день; и Ангел Господень прилепится к тебе». Для других дней советовал такое правило: «За обедом ешь довольно; за ужином повоздержись». «Чревоугодие— не монашеское дело». А дивеевским сестрам он вообще давал снисходительное наставление, чтобы они кушали не стесняясь, когда и сколько угодно, хотя бы даже и ночью; лишь бы были послушны да никогда не жили в одиночку, ни в келии, ни в дороге. Впрочем, он считал, что женщины, по слабости своей, вообще менее способны на суровые подвиги воздержания. Но, кроме того, он не хотел наложить лишней тяги на чью-либо душу в случае неисполнения строгого поста или обетов: «аще кто может», — тот и исполняет. Даже о среде и пятке некоему монаху он сказал условно: «Аще можешь, вкушай, но однажды». «Тело же, изможденное подвигами или болезнями, должно подкреплять умеренным сном, пищею и питием, не наблюдая даже и времени. Иисус Христос, по воскрешении дщери Иаировой от смерти, тут же повелел ей есть» (Лк. 8, 55).
Но зато преподобный настойчиво советовал всячески хранить «мир душевный», за чем особенно следил и в самом себе:
«Всеми мерами надобно стараться, чтобы сохранить мир душевный и не возмущаться оскорблениями от других». «Ничтоже лучше есть во Христе — мира». «Святые отцы имели мирное устроение, и будучи осеняемы благодатию Божиею, жили долго». «Стяжи мир, — говорит он впоследствии, — и вокруг тебя спасутся тысячи». А «когда человек при идет в мирное настроение, тогда может от себя и на прочих издавать свет просвещения разума». «Сей мир, как некое бесценное сокровище, оставил Господь наш Иисус Христос ученикам Своим пред смертью Своею» (Иоан. 14, 27).
О нем также говорит и апостол: «И мир Божий да соблюдет сердца ваша и разумения ваша о Христе Иисусе» (Фил. 4, 7). Для сего он прежде всего советовал «погружать ум внутрь себя и иметь делание в сердце своем»; «тогда благодать Божия приосеняет его, и он бывает в мирном устроении». Затем должно приучаться «оскорбления от других переносить равнодушно… как бы их оскорбления не до нас, а до других касались. Такое упражнение может доставить человеческому сердцу тишину и соделать оное обителью Самого Бога».
«Если жене возможно, чтобы не возмутиться, то по крайней мере надобно стараться удерживать язык, по Псалмопевцу: «смятохся и не глаголах» (76, 5).
«Для сохранения мира душевного также всячески должно избегать осуждения других…» «А чтобы избавиться осуждения, должно внимать себе…» «и спрашивать: где я». «В особенности же для мира душевного должно отделять от себя уныние и стараться иметь радостный дух, а не печальный. По слову Сираха: «печаль бо многих уби, и несть пользы в ней» (30, 25).
На этом «радостном духе» подобает остановиться с особым вниманием в жизни преподобного: он был отличительным свойством его, особенно впоследствии. Но не без борьбы достался даже ему сей благодатный дар, столь спасительный для притекавших потом к нему страждущих душ. Есть основание думать, что бес уныния нападал в начале монашества и на него самого.
«Трудно, — говорит преподобный, — избежать этой болезни начинающему жизнь монашескую, ибо она первая нападает на него. Потому прежде всего и должно остерегаться ее».
«Бывает иногда человек в таком состоянии духа, что, кажется ему, легче бы ему было уничтожиться, или быть без всякого чувства и сознания, нежели долее оставаться в этом безотчетно-мучительном состоянии. Надобно спешить выйти из него.
Блюдись от духа уныния; ибо от сего рождается всякое зло», «происходят тысячи искушений: смущение, ярость, хула, жалоба на свою участь, развращенные помыслы, переселение из места в место». «Несносным становится и место жительства, и живущие с ним братия». Тогда «демон скуки внушает монаху помыслы выйти из келий и с кем-нибудь поговорить». «И монах становится подобным безводному облаку, гонимому ветром». А иногда, наоборот, «злой дух печали», «овладев душою», «лишает ее кротости и благодушия в обращении с братними и рождает отвращение от всякого собеседования», «она убегает людей, как виновник ея смущения; и не понимает, что причина болезни внутри ея», «душа, исполненная печали, делаясь как бы безумной и исступленною, не может спокойно принимать благого совета ни кротко отвечать на предлагаемые вопросы».
Можно думать, что «нападал» этот злой дух уныния и на преподобного. Но он сразу и решительно находил выход и:) него. Первое «врачевание», «при помощи которого человек скоро находит утешение в душе своей», — есть «смиренномудрие сердца», как учит Святой Исаак Сирин. Другое врачевание видел он в труде и подвигах: «Болезнь сия врачуется молитвою, воздержанием от празднословия, посильным рукоделием, чтением слова Божия и терпением, потому что и рождается она от малодушия, и праздности, и празднословия».
Оба же эти пути сводятся прежде всего к простому безропотному исполнению послушания: здесь и смирение и подвиг. «Прежде всего, — говорил преподобный, — должно бороться против уныния «посредством строгого и беспрекословного исполнения всех возлагаемых на послушника обязанностей. Когда занятия твои придут в настоящим порядок, тогда скука не найдет места в сердце твоем. Скучают только то, у кого дела не в порядке. Итак, послушание есть лучшее врачевство против сей опасности болезни». А все это вместе взятое ведет к последнему исцелению духовных болезней, — к бесстрастию: «кто победит страсти, тот победил и печаль».
И если сам преподобный был всегда мирен и радостен, это истинный знак того, что он достиг постепенно бесстрастия и «презрения мира» с его похотьми (Иоан. 2, 16).
А умея преодолевать искушения в самом себе, подвижник мог уже по опыту помогать и другим, вливая в них дух радости Божией.
Один саровский инокподдался подобному искушению. Желая найти себе облегчение, он поделился своею скорбию с другим братом. После вечерни они вышли из монастыря и, гуляя вокруг ограды, дошли до конного двора. Вдруг они видят преподобного. Глубоко почитая его, они упали ему в ноги. Угодник Божий с необычайной ласкою благословил их и, прозрев уныние брата, запел: «Радости мое сердце исполни, Дево, яже радости приемшая исполнение, греховную печаль потребляющи» (Тропарь из канона Богородице). Потом, топнув ножкою, святой старец с силою и восторгом сказал:
— Нет нам дороги унывать; ибо Христос все победил, Адама воскресил, Еву освободил, смерть умертвил!
Радость его передалась унывающему брату; искушение мгновенно исчезло, и иноки в мирном и веселом духе возвратились в монастырь.
А монахиня Капитолина (Ксения Васильевна) в записях своих оставила нам свидетельство о воззрении преподобного на уныние и радость вообще: «Веселость — не грех, матушка: она отгоняет усталость; а от усталости ведь уныние бывает; и хуже его нет. Оно нее приводит с собою. Вот и я как поступил в монастырь — то, матушка, на клиросе тоже бывал; и такой веселый-то был, радость, моя! Бывало, как ни приду на клирос-то, братия устанут; ну и уныние нападет на них, и поют-то уж не так, а иные и вовсе не поют. Все соберутся, а я и веселю их; они и усталости не чувствуют! Ведь дурное что говорить ли, делать ли — нехорошо, и в Храме Божием не подобает. А сказать слово ласковое, приветливое, да веселое, чтобы у всех пред лицом Господа дух всегда весел, а не уныл был — вовсе не грешно, матушка».
И этот дух Христова мира и радости все более возрастал в преподобном, дойдя потом до постоянной пасхальной радости; отчего он часто и называл своих собеседников: «радость моя» или встречал приветом: «Христос воскресе».
Какова была борьба у Прохора с плотскими движениями, это нам неизвестно. Правда, в своих наставлениях он говорит: «Человеку в младых летах можно ли гореть и не возмущаться от плотских помыслов?!»
Следовательно, не свободен и он был от этих приражений естества. Но нет никакого сомнения, что эти страсти не имели в нем материала: чистый от юности, он без труда преодолевал находящие на него помыслы; и даже обращал эти искушения вражий в поводы к добру тем, что противился им: «Если мы не согласны со влагаемыми от диавола злыми помышлениями, то мы добро творим».
«В этих нападениях, — учил он, — тотчас же нужно обращаться с молитвою к Господу Богу, да потухнет искра порочных страстей при самом начале. Тогда не усилится в человеке пламень страстей».
Этот «нечистый дух только на страстных имеет сильное влияние; а к очистившимся от страстей приражается только со стороны, или внешне».
Так именно «внешне» лишь приражался он к нему самому, не находя в святом послушнике пищи и палимый его молитвою при первых же искусительных приступах своих. И впоследствии он дерзновенно говорил о себе духовнику Дивеевской обители, отцу Садовскому, так:
— Как и сам я — девственник, батюшка, будут жить в канавке-то (ограждавшей обитель) одни лишь девы.
И Н. А. Мотовилову объяснял он, что дев-инокинь нужно устраивать отдельно от вдовиц, по повелению Самой Божией Матери:
— Как я и сам — девственник, батюшка, то Царица Небесная благословила, чтобы в обители моей были бы только одни девушки.
— К нам придут вдовицы и отроковиц с собою приведут, — говорил он дивеевской сестре Матроне. — Но мы, матушка, особенных чувств от вдовиц. Они во многом различны от нас (девственных). Девица услаждается только Сладчайшим Иисусом, созерцает Его в страданиях, и вся свободная духом служит Господу; а у вдовицы много воспоминаний о мирском. «Как хорош был покойник-то наш! Какой он был добрый человек!» — говорят они.
Поэтому он для девиц выделил особую часть монастыря с мельницею, которая потом и называлась «Мельничною-девичьею» обителью. Такое самосвидетельство преподобного вернее всяких других показаний ручается за непорочность его. Но чтоб сильнее, глубже очистить и остатки движений естества, Господь почти в самом же начале монашества послал ему тяжелую болезнь. «Тело есть раб, душа царица, — учил он после, — а потому сие есть милосердие Господне, когда тело изнуряется болезнями: ибо от сего ослабевают страсти, и человек приходит в себя». Впрочем, «и самая болезнь телесная рождается иногда от страстей». «Отними грех, и болезни оставят».
Через 2 года после вступления в монастырь Прохор тяжко заболел —водянкою: он весь распух и большею частью лежал в келии неподвижно. Недуг продолжался около трех лет. Игумен Пахомий и старец Иосиф, горячо полюбившие послушного инока, с любовью ухаживали за ним. Не видя улучшения и даже боясь за смертельный исход болезни, о. Пахомий предложил пригласить врача. Но Прохор кротко ответил ему: «Я предал себя, отче святый, истинному Врачу душ и телес, Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери; если же любовь ваша рассудит, снабдите меня убогого, Господа ради, небесным врачевством, причастием Святых Таин».
Старец Иосиф с усердием отслужил бдение и литургию о здравии болящего, исповедал и причастил его в келии. После этого Прохор быстро выздоровел.
Впоследствии он сам рассказывал многим, что после Святого Причастия ему явилась в несказанном свете Пречистая Богородица с апостолами Петром и Иоанном Богословом и, обратившись лицом к апостолу Иоанну, изрекла, указывая на болящего:
«Сей — от рода нашего!» — то есть небесного.
«Затем, — повествует с его слов монахиня Капитолина, — правую-то ручку, радость моя, положила мне на голову, а в левой ручке держала жезл; и этим-то железом, радость моя, и коснулась убогого Серафима; у меня на том месте на правом бедре-то, и сделалось углубление, матушка; вода-то вся в него и вытекла. И спасла Царица Небесная убогого Серафима. А рана пребольшая была; и до сих пор яма-то цела, матушка: погляди-ка дай ручку». И батюшка сам, бывало, возьмет да и вложит мою ручку в яму; и велика же она была у него: так вот весь кулак и взойдет».
Так чудесно исцелился Прохор. Другим же, а особенно мирянам, он разрешал и лечиться. Спрашивавшему его об этом некоему Богданову дал такой совет: «Болезнь очищает грехи. Однако же воля твоя — иди средним путем: выше сил не берись, упадешь, и враг посмеется тебе. Аще юн сый, удержись» от высоких, то есть подвигов и намерений. «Однаждыдиавол предложил праведнику прыгнуть в яму. Тот было и согласился, но Святой Георгий Победоносец удержал его»[1].
В следующем году после выздоровления на месте этой келии начали строить больничный корпус; и место явления Божией Матери пришлой, как раз под алтарь храма. Преподобный сам сделал кипарисовый престол и до самой своей смерти причащался здесь, благодарно вспоминай милость Божией Матери. Для построения этой церкви был разрешен сбор; и исцеленный Прохор с особым усердием принял новое послушание — сборщика; обходя города и селения, он дошел и до Курска. Здесь он еще раз увиделся и с своею матерью, братом Алексеем и другими родными; от них он получил усердную лепту на святое дело и возвратился в родной духовно Саров.
В этой смертельной болезни умерло в Прохоре человеческое: отныне он — уже не земного «рода», а небесного. Здесь же раб Божий жил внешнею видимостью; он даже и дом посетил как бы мимоходом, чтоб совсем потом забыть о нем. За 8 лет послушничества он всею душою прилепился к горнему миру: там он был истинно — родной.
Оставалось запечатлеть это благодатным постригом: послушник созрел уже до иноческого новорождения.
[1] Из Жития Святого Феодора Сикеота, — 22 апреля
