Преподобный Серафим Саровский

Владимир Ильин

ВВЕДЕНИЕ

Существо Православия вообще и в частности Православия Русского, ни в чем, быть может, так полно и так ярко не сказалось, как в почитании Божией Матери и святых. Равно далекое как от бесплодного сухого рационализма «головы», так и от нездоровой мечтательной мистики «чрева», исходя от сердца — подлинного источника здоровой и живой религиозности — почитание это целиком коренится в библейско-евангельском и святоотеческом духе. Этот дух как в букве, так и в предании составляет действительную основу Русского Православии, для которого национальна плоть служит гибким, живым послушным орудием, покорно принимающим все тончайшие изгибы, налагаемой на нее святой печати. Однако эта основа является вместе с тем и виновницей той небывалой красоты («доброты»), всегда новой и неисчерпаемой, которая несет с собою оправдание личного и национального начала.

Нужно раскрыть глаза для этой красоты, нужно всматриваться в нее пристально, любовно. И если мы это сделаем, то увидим, что Саровский угодник и чудотворец являет собою одно из самых ярких выражений не только всего Русского Православия, но в нем же и через него — стихии вселенского христианства.

Житие преподобного, его житийный лик, икона есть живой ответ на столь многократно задававшийся вопрос — что такое Право­славие? — и неразрывно с ним связанный другой вопрос — что такое Россия, «русская идея»?

Уже при беглом знакомстве с житием и деяниями преподобного ясно чувствуется нездешняя монизма, обличение того, что до времени сокрыто. И не всуе назван он «земным ангелом и небесным чело­веком». Советуя одному из усердствовавших обратить во время чтения символа веры внимание на двенадцатый член, он этим устремляет к последнему свершению сердца всех чтущих его святую память. «Воскресение мертвых» и «жизнь будущего века» через Воскресение Христово, через Его Пасху дано нам вкушать еще здесь, на этой земле. И последнее с особенной силой раскрыл преподобный в своем благовести о Святом Духе.

Дух Святой есть «мертвых воскресение», согласно преподобному Симеону Новому Богослову. И, став «избранником возлюбленным» Божией Матери, преподобный принес на землю видимое откровение о «сокрытой тайне», о «сокровище безымянном» — о Господе Святом Духе.

Осиянный этой новизной, не напрасно в новейшую эпоху явля­ется великий святой, новое раскрывая в самом Православии, рас­крывая в нем то, что до времени было «сокрытою тайной». В свете этого откровения Православие встает перед нами как образ «свершившегося», как символ и начало уже сущего Вечно Нового, обнов­ленного в еще пребывающем ветхом Адаме. Преподобный процвел среди нас как образ-икона полного обновления, грядущего в мир без времени, сроки которого хотя и скрыты, но прообразованы.

Не имея учеников в узком смысле снова, он собрал вокруг себя целую радугу благоговейных почитателей, молитвенников и лю­бящих друзей. В блеске его славы сияют его учителя и наставники на пути иноческом – старцы Пахомий, Иосиф, Исаия, Ефрем. Вокруг него мы видим таких людей, как А.С. Мельгунова (мать Александра), М. В Мантуров, его сестра Клена Васильевна, Н. А. Мотовилов, М. С. Мелюкова (схимонахиня Марфа) — людей, столь осиянных лучами исходивших из него благодатных сил, что невольно возникает мысль и об их святости. Немного далее мы видим тысячи ежедневных посетителей самых разнообразных слоев и состояний и непрерывный поток богомольцев по его отшествии — вплоть до наших дней.

Для всего этого людского моря он стал великою ценностью. И даже скептик, если он только элементарно добросовестен, должен по исследовании данных и недавнего прошлого, и настоящего при­знать, что здесь налицо нечто такое, чему нет места в рамках обыденщины — как житейской, так и научной.

Глава I

ИЗ ПРОШЛОГО САРОВСКОЙ ОБИТЕЛИ

«Лес великий и древо, дубы и сосны, и прочия поросли, и в том лесу живуще многие зверие, медведи, рыси, лоси, лисицы, куницы, а по речкам Сатису и Сарову бобры и выдры, и место то не знаемо бысть от человека, кроме бортников мордвы».

Так говорят древние сказания о том месте, где основалась прославленная преподобным Серафимом Саровская обитель.

Она имеет свою поучительную, величественную и скорбную историю.

Начало ее связано с трудными временами татарского нашествия. В конце XIII века между речками Саровою и Сатисом наложен был ширинским ханом Бахметом татарский город-становище Сараклыч После Куликовской битвы татары рассеялись отсюда и город Сараклыч запустел; даже самое имя его было забыто, а местное  население назвало бывшую резиденцию Бахмета Старым Городищем. Лишь в XVII веке стало заселяться это место. Первым пришел сюда пензенский монах Феодосий. Он срубил келью на валу, и эта скромная келья положила начало Саровской обители.  Феодосия сменил старец Герасим.

Оба они были свидетелями необычайных знамений, как бы предвозвещавших славу этого места. Гору озарял по ночам небесный свет, и бор оглашался благовестом, от которого колебалась гора. Слыша это, Герасим говорил: «Мню, яко место сие свято». Герасим впоследствии ушел в Краснослободский монастырь. Место опять опустело, но чудесные знамения не прекращались. Гром в солнечные дни, трезвон — сами вышние силы благословляли богоизбранное место.

Первоначальником Саровским и основателем обители был иеросхимонах Иоанн, родившийся в 1670 году. Имя его в миру было Иоанн, в иночестве он получил имя Исаакия, а в схиме был наречен опять Иоанном. Еще в молодости, как впоследствии и преподобный Серафим, он искал глухой уединенной пустыни, где бы он мог свободно предаваться подвигам. И его сердце привлекло Старое Городище, темный бор и безлюдье. Тяжек был путь этого подвижника. В молодости – страшная мучительная болезнь, от которой он едва не умер. Много пришлось ему бороться с  потусто­ронними ужасами, так часто искушающими иноков, а потом пришлось ему на время и вовсе оставить излюбленное место, где после него в одиночестве пребывал ученик подвижника отец Ириней. К нему присоединилось еще несколько монахов, и обитель была основана.

«В сей Сатисо-Градо-Саровской пустыни, у святей церкви Пресвятыя Богородицы Живоноснаго Ея Источника, быть общежитель­ному пребыванию монахов. И положихом, по свидетельству и преданию святых апостол и святых отец, чин устав общаго жития. И отныне нам зде всем живущим монахам и сущим по нас насто­ятелям и братиям держать и хранить безотложно, дондеже благо­волением Божием обитель сия будет стоять». Так постановил 7 июля 1706 года совет братии монастыря, возглавленной о. Исаакием. Саровская обитель была основана. Много скорбей претерпела она. Случалось, что на монастырь нападали разбойники и жестоко пытали иноков, добиваясь у них несуществующих сокровищ. В довершение многих бед отец Исаакий опять тяжко заболел. Он принял схиму и нарекся Иоанном. Господь воздвиг его от одра болезни. Образ жизни малочисленной братии в 36 человек был суровый, трудовой. Все средства к жизни добывались в поте лица, трудами рук своих. Основным занятием братии было хлебопашество. К этому присо­единялись ремесла – столярное, токарное, портняжное.

Воздаяние тяжких трудов своих иеросхимонах Иоанн получил у Господа, на земле же суждено было ему в тяжких испытаниях закончить свои дни. В те времена по всей России свирепствовала тайная канцелярия, сея пытки, казни и ужас. В апреле 1734 года по приказу тайной канцелярии отряд солдат, сопровождавший ее агентов, прибыл в Саровскую обитель и, заковав в цепи великого подвижника и двух иноков, увез их в Петербург. Гремя кандалами, окруженный со всех сторон вооруженными солдатами, он молча благословил братию, молча положил три поклона перед святыми
дверьми созданной им обители и был увезен. Ему не разрешено было обменяться с оставляемой братией ни словом. В тюрьме ожидало его более тяжкое испытание. В течение четырех лет — времени его заключения ему не разрешено было причащаться, и лишь перед кончиною получил он это утешение. Его смерть последовала 4 июля 1747 года.

Таково было многострадальное начало великой Саровской обители, в которой просиял преподобный Серафим. Венец изгнанного «правды ради» украсил главу и другого замечательного ее строителя отца Ефрема. Он пятнадцать лет томился в правительственной ссылке, «разжалованный» в простые звонари неизвестно за что.

* * *

Эпоха преподобного Серафима — середина XVIII и начало XIX века — является одной из самых трудных и мучительных в истории многострадальной русской церкви. Обезглавленная императором Петром Великим, она потеряла в лице патриарха своего заступника и печальника.

Вот что говорит об этих гонениях правительства на церковь современник эпохи Амвросий, архиепископ Новгородский: «На бла­гочестие и веру нашу православную наступили; но таким образом и претекстом, будто они не веру, но непотребное и весьма вредительное христианству суеверие искореняют. О, коль многое множество под таким притвором людей духовных истребили, монахов порасстригли и перемучили! Спросим — за что? Больше ответа не услышишь, кроме сего: суевер, ханжа, лицемер, ни к чему не годный… Под образом будто хранения чести, здравия и интереса государства, о! коль бесчисленное множество, коль многия тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных, невинных, Бога, государство весьма любящих втайную похищали, в страдных узилищах и темницах заключали, гладом морили, пытали, мучали, кровь невинную потоками проливали».

Ярче и определеннее живописует страшное время митрополит Димитрий Сеченов (1742). «Противницы нашли добрую дорогу; добрый ко утеснению нас сыскали способ, показывали себе, аки бы они верные государству слуги, аки бы они все к пользе и исправлению России промышляют: а как прибрали все отечество наше в руки, коликий яд злобы на верных чад российских отрыгнули; коликое гонение на Церковь Христову и на благочестивую веру восстали, их были година и область темная: что хотели, то и делали. Догматы христианские в басни и ни во что поставляли; снятых угодников Божиих не почитали, иконам святым не кланялись; предания апостольския и святых отец отвергали, а наипаче коликое гонение на самых священных тайн служителей, чин духовный: архиереев, священников, монахов мучали, казнили, расстригали; непрестанные почты, и водою, и сухим путем — куда? зачем? — монахов, священником, людей благочестивых в дальние сибирские города, в Охотск, Камчатку, Opeнбург отвозят; и тем так устрашили, что уже и самые пастыри, самые проповедники слова Божия молчали и уст не смели о благочестии отверсти».

Знаменитого борца за православие архиепископа Феофилакта Лопатинского три раза поднимали на дыбу и били батогами. Цар­ствование императрицы Екатерины II, правда, не было кровавым по отношению к духовенству — хотя ею и был сослан и заморен в ка­менном мешке один из величайших русских архиереев — Арсений  Мациевич, но тем ужаснее были ее меры по расцерковлению России. Указом 1764 года упразднено 4/5 русских монастырей (впоследствии Пушкин высказался, что эта мера нанесла непоправимый удар рус­скому просвещению). Замечательно, что Спасо-Зеленогорский жен­ский монастырь, упраздненный императрицей Екатериной II, был восстановлен преподобным Серафимом.

    Самым страшным и, пожалуй, самым знаменательным было то, что из двух обер-прокуроров Святейшего Синода, назначенных Екатериной II, один (Мелиссино) был по своим убеждениям крайний протестант, предложивший такие меры, исполнение которых превратило бы Русскую Православную Церковь в баптистское сборище; другой же, бригадир Чебышев, был атеист и «хульный кощунник», не стеснявшийся произносить свои  сквернословия и хулы в заседании Синода; мало того, он проповедовал атеизм среди народа.

Темной и тяжелой была также первая половина XIX пека. Исте­рический обскурантизм и нездоровая лжемистика архимандрита Фотия пользовалась покровительством сверху; большой приятель Фотия, малопривлекательный Нифонт, игумен Саровской обители, сильно теснил и гнал преподобного Серафима в старческий период его жизни. Всем известна неприглядная деятельность обер-проку­рора, кавалерийского полковника Протасова, который почти совер­шенно затормозил и свел на нет деятельность великого русского архипастыря митрополита Филарета Московского…

Церковное управление впало в печальный сервилизм. Но не погасло древнее русское благочестие. Напротив, оно загорелось ярким, небывалым по силе и духовной действенности явлением русского старчества. Величайшим русским старцем и одним из благолепнейших украшений вселенской православной церкви был преподобный Серафим Саровский.

Глава II

ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА

ОТ РОЖДЕНИЯ ДО РУКОПОЛОЖЕНИЯ

 В ИЕРОМОНАХИ

«Ублажаем тя, преподобие отче Серафиме, наставниче монахов и собеседниче ангелов» — с таким приветствием обращается церковь к Саровскому подвижнику.

Житие преподобного Серафима отмечено особыми чертами, ко­торые по-новому, по-особенному выделяют его из многочисленного сонма христианских вообще, и русских, в частности, подвижников.

«Серафическая, ослепительная белизна», о которой говорит со­временный русский богослов отец Павел Флоренский, сияет на его лике с самого начала жизненного пути Саровского пустынножителя. Здесь явная печать предызбранности, предуготованности к тому назначению, которое он с такой великой красотой явил и выполнил.

«Этот — нашего рода», — говорила являвшаяся ему двенадцать раз в его жизни Божия Матерь. И слово это было сказано святому в видении еще ранней юности, на самой заре монашеского подвига.

Было бы, однако, заблуждением полагать, что такое «привле­чение» человека Богом есть акт Его произвола, какого-то лице­зрения, божественного пристрастия, устраняющего или обесценива­ющего терновый венец личного подвига. Наоборот, земная жизнь Подвигоположника нашего спасения и Начальника святых показы­вает, что избранничество Божие в лице Иисуса Христа, имеющее своим пределом сущностное (онтологическое) Богосыновство, есть жертвенная обреченность — возложение на плечи избранника тяг­чайшего креста, непосильного и невыносимого для кого бы то ни было другого.

Избранность или предызбранность не есть личное, ограниченное отъединенное облагодетельствование и облагодатствование данного лица по типу человеческого лицеприятия; такое избрание есть особая милость, оказываемая всему человечеству, которое присутствует в святом как высшем выразителе человеческого типа и, прославляясь, сияет вместе с ним.

Отдельные святые объединяют в семьях «своего рода» тех, кто сердцем влечется к ним, кто внутренне, от всей души приемлет их святость, их сияние. И лишь Христос Бог и Его Матерь в своем избранничестве обнимают и прославляют человеческое всеединство целиком и полностью. «Много званных, но мало избранных» означает то, что лишь немногие удостаиваются и могут прославлять в себе человеческие многоединства. А спасти, возвеличить и прославить человеческое всеединство мог только единый Всепобедитель, «лев от колена Иудина» (Откр. 5, 5).

По образу этой Всепобеды Богочеловека — Сущего побеждают «мир, лежащий во зле», человекобоги по благодати — святые. Так подвизался и так победил преподобный Серафим.

Он не пришел к подвигу благодаря какой-нибудь внешней катастрофе или вследствие внутреннего перелома,  внезапного, неожиданного «озарения» и т. п.  Монах  от  чрева  матери — иначе трудно определить его отношение к подвигу. Все говорит за то, что преподобный Серафим был одним совершеннейших представителей человеческой породы. Хороший рост, значительная физическая сила, огромная выносливость, поразительная сила воли, благолепная, в высшей степени  располагавшая к себе наружность, обширная память и совершенно исключительный, светлый ум, способствовавший при наличности дара прозорливости проникновению в тайны дел Божиих и человеческих — вот каким встает перед нами его облик. Редкий дар слова позволял ему с величайшей легкостью, непринужденностью и художественно-безыскусственной простотой выражать самое трудное, убегающее от «словесных» форм… Если к этому прибавить, наконец, ангельскую доброту, кротость, просто­ту, смирение, радостную просветленность, то до некоторой степени проясняются таинственные слова Богоматери: «Этот — нашего рода».

Его житие протекло как бы на наших глазах. И потому оно должно служить к уяснению подвигов и трудов тех древних отшельников, сказания о которых хотя и принимают иногда форму легенды, но в основе все же содержат реальную правду.

* * *

В миру преподобного Серафима звали Прохором. Он родился 19 июля 1759 года в Курске и происходил из купеческой семьи Мошниных, отличавшейся благообразием и благочестием. Жизнь родителей его — отца Исидора и матери Агафии — прошла под знаком храмостроения. Последним делом жизни Исидора Мошнина было построение в Курске известного Казанско-Богородицкого со­бора. Смерть застала его на этой работе. Он оставил на руках своей жены Агафий маленького Прохора, которому было тогда три года. Две заботы наполняли жизнь благочестивой женщины после смерти ее мужа — воспитание сына, будущею великого подвижника, и постройка упомянутого храма, продолжавшаяся около 15 лет, в течение которых Агафия Мошнина входила в мельчайшие детали работы. В одно из посещений ею производившихся работ семилетний Прохор свалился на землю с большой высоты и остался невредим.

С 10 лет началось обучение его грамоте. Оно шло вперед с необычайной легкостью и быстротой, но должно было скоро пре­кратиться по причине тяжелой болезни. Во время этого недуга он в первый раз увидел во сне Пресвятую Деву, обещавшую ему исцеление, и рассказал об этом своей матери. Через несколько дней после видения был крестный ход с чудотворной иконой Знамения. Благодаря случившемуся в это время проливному дождю икону пришлось пронести двором Мошниных. Агафия вынесла больного мальчика к иконе; он приложился к ней, и самое икону пронесли над болящим. После этого скоро выздоровел и возобновил занятия. Он быстро овладел грамотою и усердно принялся за чтение Часо­слова, Псалтири, Библии и прочих духовных книг, к которым уже в раннем отрочестве у него обнаруживалось явное и решительное тяготение. Обстоятельства как младенчества, так и отрочества ясно определяли и раскрывали то, чему предстояло осуществиться в недалеком будущем.

Находясь еще в миру и будучи еще совсем юным, Прохор тем не менее ни в каком смысле не был мирским. Торговое дело, которым занимался его старший брат Алексей, совершенно не привлекало его, и занимался он им до поры до времени, исключительно повинуясь старшим. Все существо его было по­глощено чтением святых книг, стремлением постоянно — и в праздник и в будни — посещать храм; уже в это время наблю­далась у него склонность и к уединенному богомыслию. К этому периоду относится его дружба с одним юродивым, наделенным даром прозорливости, который предсказал Агафий Мошниной ве­ликое будущее ее сына.

Духовное созревание юного Прохора подвигалось необычайно быстро, уже к восемнадцатому году у него сложилось твердое ре­шение вступить на путь иноческий, о чем он и раньше не раз говорил со своей матерью. Замечательно, что и тогда он думал о вполне определенной обители — о той именно, которую впослед­ствии прославил. Мать вполне сочувствовала Прохору в его благо­честивом намерении и с радостью отпустила сына, благословив тем самым медным распятием, которое он всю жизнь носил поверх одежды на груди.

Предварительно он решил идти в Киев на поклонение святым мощам печерских угодников. Окружавшие Прохора друзья и зна­комые не только поощряли избранный им путь, но некоторые из них решили вместе с ним уйти из мира и посвятить себя Богу. Из этих пяти паломников впоследствии четыре стали монахами. Все они были из курских купцов, равно как и тогдашний «строитель» (игумен) Саровский иеромонах Пахомий (в миру Борис Назарович Леонов).

    Приходится только удивляться этой необычайной легкости вступления будущего Саровского чудотворца на путь монашеской жизни, такой легкости, как будто он никогда и не покидал монастырских стен. Невольно вспоминается трагическая борьба преподобного Феодосия Печерского с матерью, болезненно-страстная, но вполне мирская любовь которой причинила столько страдании и ей и ему, прежде чем обоих приняла и навсегда успокоила иноческая келья. Не знал молодой подвижник также и борьбы с плотью, борьбы, наполнявшей неоднократно всю жизнь  отшельником (например, Иоанна Многострадального).

Он остался навсегда девственным, что видно из его собственных слов, сказанных им уже в старости: «Как я и сам девственник, то и Царица Небесная благословила, чтобы в обители моей были только одне девушки». (Речь идет о Серафимо-Дивеевской обители).

Во время пребывания Прохора в Киеве его благословил на подвиг  подвизавшийся в Китаевской пустыни прозорливый старец схимонах Досифей, направив его в Саровскую обитель.

Прожив два года в Курске после киевского паломничества и уже в этот период своей жизни находясь, в состоянии полной отрешенности, Прохор вступил в Саровскую обитель — в вечер накануне праздника Введения во храм Пресвятой   Богородицы (20 ноября 1779 года). В это время ему было 19 лет. Этим заканчивается  первый период его жизни.

Приняв Прохора в число послушников, строитель Пахомий поручил его  руководству иеромонаха Иосифа, казначея обители. Последовательно исполнял новопринятый послушания в хлебне, в про­сфорне и столярне. Общая одаренность его природы сказалась и здесь; он обнаружил настолько большое мастерство и сноровку в этом ремесле, что его даже наименовали Прохором-столяром. Он с большим искусством занимался резанием кипарисных и иных кре­стов; а затем исполнял послушание будилыщика и пономаря. Но всех этих должностях он обнаружил необычайное усердие и добросовестность; но особенно выделялся он своим молитвенным рве­нием — усердием как к церковной, так и к келейной молитве. В свободное от молитвы и послушания время он занимался чтением из Священного Писания, святоотеческой, аскетической и житийной литературы (Шестоднев св. Василия Великого, беседы св. Макария Великого, Лествица преподобного Иоанна,  Добротолюбие и др.). Заметим, что сам способ, манера его чтения облегчали проникновение в читаемое и способствовали усвоению его в соответствующем направлении. Это было не простое чтение, а именно особый духовномолитвенный метод, вникание, внедрение в читаемое, особого рода аскеза, так как читал он в молитвенном настроении, стоя перед образами. Для послушника Прохора чтение было одновре­менно и исполнением читаемого, согласно слонам аи. Иакова: «Будь­те же исполнителями слова, а не слышатели только» (Иак. 12, 2).

Исключительное воздержание в пище и сне составляет уже в этот период отличительную особенность его жизни. Он ел один раз в день, да и то мало. По средам и пятницам ничего не ел. Тогда же, испросив благословения от своего старца, он стал удаляться в лес для того, чтобы в полной сосредоточенности совершать молитвен­ное правило св. Пахомия Великого. Таким образом, пустын­ножительство преподобного можно считать начавшимся еще в период его послушничества, то есть ранней юности. В этот же период для него наступило испытание, давшее ему возможность проявить силу и красоту столь рано созревшего духа. 1780 год ознаменовался для молодого подвижника началом тяжкого физического недуга, мучившего его около трех лет. Большую часть этого времени ему пришлось пролежать. Он отклонил предложение своих старцев — Пахомия и Иосифа — призвать врача, но попросил молитв о себе. Были отслужены Всенощная и Литургия о здравии больного, его исповедали и причастили. Последовало быстрое выздоровление (ко­нец 1782 года или начало 1783 года). Лишь незадолго до своей кончины подвижник рассказал о тайне своего исцеления: оно было чудом, явленным на нем, как и в первый раз, Божией Матерью. Пресвятая Дева явилась ему со словами «этот — нашего рода» (слова, обращенные к ап. Иоанну Богослову, который сопровождал Ее вместе с ап. Петром в чудесном посещении больного). Коснувшись рукою головы его, а жезлом, бывшим у Нее в руке, — бока, Она исцелила его.

После своего выздоровления послушник Прохор стал собирать на больничную монастырскую церковь, заложенную в 1784 году, и обошел со сбором ближайшие в Саровской обители города. Впо­следствии преподобный причащался преимущественно в больничной церкви, где стоял, сработанный им в благодарность за исцеление, кипарисовый престол. На это исцеление, так же как и на после­дующее, когда он был изувечен злодеями, надо смотреть не только как на частное проявление всемогущества и благости Божией. В нем невольно усматривается и символическое значение: вся жизнь че­ловеческая после грехопадения есть в сущности больница, какой бы «здоровой» она ни казалась. Всюду подстерегают человека злые силы. И единственное средство исцелить, то есть спасти себя от вечной гибели, — всецело отдаться в руки Бога, «единого целителя душ и тел», — любил выражаться преподобный.

Нося еще мирское имя, Прохор был уже инок в самом глубоком смысле слова. Наконец, однако, наступила для него пора принять внешние, видимые знаки «равноангельского чина». 13 августа 1786 года Прохор был пострижен в иночество и наречен Серафимом.

«Серафим» — слово еврейское; в единственном числе можно перевести его как «жгучий», «сжигающий», «пламенеющий», «пла­менный», «зажигающий»; а по толкованию так называемого Дио­нисия Ареопагита, — «согревающий». Пострижение совершил иеро­монах Пахомий. Восприемными отцами его были старцы Иосиф и Исайя. Вновь постриженному подвижнику было в это время 27 лет. По общему свидетельству, он был необычайно мужественного те­лосложения, несмотря на воздержание и перенесенную болезнь.

Лицо его отличалось особым, характерным для  преподобного Серафима  благообразием. Осенью или зимой того же года он был рукоположен преосвященным Виктором, еп. Владимирским, в сан иеродиакона.

Имя свое вновь рукоположенный оправдал полностью. Теперь наступили для  него дни непрерывного молитвенного горения и совершенно исключительного   прилежания и ревности о храме Божием, из которого он уходил только для краткого ночного отдыха, сведенного к тому же до совершенно непостижимой малости. Среди таких молитвенных и богослужебных трудов преподобным стоился новых видений. Он видел ангелов, сослужащих и поющих в церкви, и, наконец, глаза его раскрылись для лицезрения самого Господа Иисуса Христа, который явился ему в образе Сына Человеческого, шествующего в храм с небесными силами и благословляющего молящихся и служащих.

«Возсия в тебе новой боговидец, Моисею подобный, Серафиме блаженне: непорочно бо служение алтарю Господню совершая, сподобился еси зрети Христа во храме со бесплотными силами грядуща».

Случилось это на литургии  в Страстной Четверг. Ослепленный таким страшным и сладостным видением, преподобный долго не мог говорить. Придя в себя, он рассказал об этом своим старцам Пахомию и Иосифу, умолчав перед другими. Опасность гордости была устранена их советами — и преподобный с этого дня еще более преуспевал в монашеском житии в самоуничижении и смиренно­мудрии, которые и были его «истинной мантией монашеской». Но и действительно, это видение было еще не увенчанием его подвига, а укреплением на дальнейшем трудном пути монашеского крестоношения — вплоть до кровавого мученичества, чаша которого не миновала великого подвижника.

Глава III

ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРАФИМ В ПЕРИОД

ПУСТЫННОЖИТЕЛЬСТВА И ПОДВИГА

2 сентября 1793 года преподобный прибыл в Тамбов, где 34 с лишним лет был рукоположен в иеромонахи. Таинство священства совершил над ним преосв. Феофил Тамбовский. Год продолжалось усердное служение в этом сане с ежедневным причащением Святых Тайн. В это время умер о. Пахомий. После этой смерти, произведшей на преподобного глубокое впечатление, аскетическая одаренность его встает перед нами во всем блеске. Скоро начинается и пустын­ножительство с последовавшим затем затвором.

Дремучий, вековой сосновый бор, окружавший обитель, в ко­торой «ангельски пожил» святой, как бы сам звал его для того, чтобы дать возможность до конца уйти в богомыслие, собрать свою личность для всецелой, ничем не прерываемой и не развлекаемой службы Богу, для непрерывного предстояния Ему в дневной и ночной молитве, согласно Псалмопевцу: «Се удалихся бегая и водворихся в пустыни, чаях Бога спасющаго мя от малодушия и от бури» (Пс. 54, 8—9). Жертва Богу, однако, есть неизбежно и жертва людям; пройдя последовательно пустынножительство, невинное страдание, столпничество (моленье на камне), молчальничество и затвор, он выходит на служение людям во всеоружии богатейшего духовного опыта, святости и тайнозрительного ума, выходит для старчества, которым и завершается его земной путь.

Еще в бытность послушником и иеродиаконом преподобный временами удалялся в лесную чащу для сосредоточенной молитвы. Теперь же, получив благословение у нового строителя Саровской обители иеромонаха Исайи, он окончательно удалился в пустыньку и поселился в ней.

Это была так называемая дальняя пустынька — небольшая келья-хижина в лесной глуши верстах в пяти от Саровской обители. В 1827 году ему была построена маленькая келья без окон, в двух верстах от обители; называлась она ближней пустынькой. В нее и ходил преподобный в последние годы своей жизни. Ближняя пус­тынька находилась вблизи источника, называвшегося ранее Бого­словским, а потом Серафимовым. Его очищал, обкладывал камнями и приводил в порядок сам преподобный. Источник этот отмечен многими чудесами.

«Проповедует пустыня Саровская подвиги и труды твоя, Богоносне угодниче Христов: дебри бо и леса молитвою облагоухал еси, пророку Божию Илии и Крестителю Господню Иоанну подражая, явился еси пустыни прозябение многоплодное дарами Духа Святаго. Его же действием многая и славная совершил еси…».

Отдавая почти все время молитве, оставшуюся его часть он посвящал труду в расположенном около пустыньки небольшом ого­роде, что давало ему возможность питаться исключительно от трудов рук своих, правда, в величайшей скудости. Впоследствии он, однако, перестал питаться и овощами, поддерживая свое существование одною травой — «снитью». Многие дни (в том числе каждую среду и пятницу) он вовсе оставался без пищи.

Совсем переставши брать хлеб из обители, он жил без всякой от нее помощи более двух лет с половиной. Братия удивлялась, недоумевая, — чем мог питаться старец все это время, не только летом, но и зимою. Он же тщательно скрывал свои подвиги от взоров людей. Но перед смертию, в разговоре 20 мая 1832 года с одною доверенною особой, которая тогда же и записала свою беседу, преподобный Серафим открыл это, начавши так: «Ты знаешь снитку? Я рвал ее, да в горшочек клал; немного вольешь, бывало, в него водицы — славное выходит кушанье».

Молитвенный подвиг, бывший главным содержанием его отшельничества, имел в своем основании длинное и трудное правило св. Пахомия Великого. К нему присоединялось чтение Священного Писания, а также, как и раньше, святоотеческой, аскетической и житийной литературы. Следует отметить еще одну особенность его пустынножительства: различные места лесной чащи, окружавшей его келью, были названы и освящены именами городов и мест Святой Земли (были святой град Иерусалим, Назарет, Вифлеем, Фавор, Голгофа, река Иордан и др.). Молясь на этих местах, он вспоминал соответствующие события из истории нашего Спасения. И, далекая по расстоянию, Святая Земля делалась близкой по духу, как бы освящая своим внепространственным, вневременным, вечным бытием чащу дремучего северного леса. Для русской земли и для русского народа это духовное перенесение Святой Земли, совер­шенное блаженным молитвенником, должно иметь и, верим, имеет глубокое таинственное значение.

Велико было совершенство, достигнутое преподобным в это вре­мя. Живя на земле, среди лесов и дебрей, в наше грешное время, он превращал пустыню «в рай сладости»… Благодатные токи исходившей от него святости осеняли не людей только, но и зверей. Многочисленные свидетельства из самых разнообразных источников все говорят за то, что отношение преподобного к зверям было совершенно особым, выходящим за пределы как дикой свирепой войны, так и рабского приручения. Совершалось какое-то частичное и временное возвращение в райское состояние. Звери, оставаясь дикими, никем и ничем как будто в своей свободе не ограничива­емые, тем не менее «добровольно» приходили к хижине подвижника, чтобы получить от него корку хлеба. Медведи, зайцы, волки, лисицы и прочее зверье прибегало и приползало к келье святого, окружало преподобного. Но не капкан и не оружие, не страдание и смерть — хлеб и ласку получали они от него. Старица Дивеевской обители матрона Плещеева сама видела, как преподобный Серафим из своих рук кормил пришедшего к нему медведя. Она свидетельствует: «Особенно чудным показалось мне тогда лицо великого старца: оно было радостно и светло, как у ангела».

    «Радуйся, звери дивии (дикие) кротостью твоею покоривый».

Труден путь пустынножительства, тяжек этот подвиг. Неверно думают те, которые издали считают его легким, а то и праздным времяпрепровождением, мечтательством на досуге. Пустынножи­тельство, как и вообще христианский подвиг, не идиллия, а трагедия.

И преподобному Серафиму пришлось испытать это на себе в полной мере — прежде всего в виде противоборства злых сил, ко­торые до бесконечности разнообразят свой вид в зависимости от времени и места, стараясь, где только возможно, мешать росту добра. Мешали они, как только могли, и подвигу преподобного Серафима.

* * *

Ночной страх, жуть одиночества среди безлюдной лесной тру­щобы в длинные осенние и зимние ночи жестоко терзали преподобного. Самым тяжелым испытанием праведников является чувство богооставленности. Его пережил в полной мере Подвигоположник на кресте — и победил. Переживали и побеждали это ужасное испы­тание и великие подвижники. Совершенство и святость — тяжелый крест, иногда тягчайший. Томил он и плечи Саровского подвиж­ника — все более, по мере того как совершенствовался он в своем пустынном подвиге… Немного известно нам о тайне его страдания в этот период, но из того, что он сказал, есть более чем достаточно основания заключить об их характере. На вопрос, заданный ему впоследствии, незадолго до кончины, «видел ли он бесов?», после­довал ответ: «Они грусны…»

Очевидно, истончившаяся духовная его природа видела много такого, что скрыто от грубого и близорукого взора человеческой обыденщины, не только привыкшей к смраду бесовщины, но и находящей в нем (до поры) «удовольствие».

Не одним только лютым ужасом бесконечных зимних ночей среди непроходимых дебрей лесной трущобы терзался преподобный. Демонские силы обрушивались на него со всею яростью — вплоть до телесных ран и повреждений. Но было и худшее — непрестанная борьба, «брань» с хульными помыслами… Изнемогая от наваждений, подвижник день и ночь взывал ко Христу Спасителю и к Божией Матери. Та же внутренняя брань с хульными помыслами подвигла его на тысяченощное моление на камне.

Горькую чашу искушения и страданий пришлось выпить ему до дна. Злые люди, в тупой и безумной корысти, вздумали искать каких-то сокровищ у нищего праведника, единственным богатством которого были непрестанная молитва да крепкое упование на Бога. Многим приходится страдать от насилия преступников. На этом мир стоит. Но как часто эти страдания бывают лишь обратной стороной богатства и прочих житейских «благ»… Как часто вина лежит и на самом пострадавшем, лишь искупающем, да и то далеко не в достаточной мере, грехи «богатства неправедного».

Совсем иное дело — страдание преподобного Серафима от рук разбойников-истязателей. Здесь он был только жертвой. Наконец, и это самое главное, он понес мученичество, соблюдая заповедь Христову: «говорю вам: не противься злому» (Мф. 5, 39), памятуя слово Спасителя: «Все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26, 52).

Подвижник был занят работою в лесу, недалеко от своей пустыньки, когда подошли злодеи и стали требовать денег. Все воз­можности самообороны были в его руках: большая физическая сила, топор в руках — этого было более чем достаточно, так как напа­давших было всего двое. В ответ на требование денег и угрозы он опустил топор на землю, сложил крестообразна руки на груди и покорно отдался на их волю. Далее последовала расправа над без­оружным пустынником. Его стали бить по голове обухом его же собственного топора. Кровь полилась у него изо рта и из ушей. Он упал на землю. После этого его принялись избивать поленом, топтать ногами; таща по земле и продолжая бить, приволокли к келье и там, уже    потерявшего сознание, связали по рукам и ногам. Все было разломано,   разбито, перерыто в убогом жилище пустырника. Но в нем они нашли лишь немного картофеля. А единственным сокровищем преподобного была икона. Совершив злое дело, разбойники удалились, оставив подвижника избитым, израненным, истекающим кровью и связанным. Нападение произошло 12 сентября 1804 года на 46-м году жизни преподобного.

Это обстоятельство лишь на время прервало его пустынножительство. После недели жесточайших страданий, понесенных им от повреждений, признанных врачами смертельными, после недели мучительной бессонницы, опять, как и в дни его послушничества, удостоился он видения Божией Матери, пришедшей к нему в сопровождении апостолов Петра и Иоанна с теми же словами: «Этот — нашего рода». Быстрое выздоровление при отсутствии медицин, помощи (святой отказался принять ее от приглашенных врачей) снова обличило истинную, подлинную реальность этого посещения. Хотя с этого дня он опять начал по мере сил предаваться своим аскетическим подвигам, но лишь через пять месяцев жизнь подвижника вошла в свою обычную колею — когда он вновь удалился в свою пустыньку.

    Знаком жесткой борьбы со злом, из которой он вышел победителем, стала его согбенность: получив телесные повреждения, он уже навсегда стал ходить согнувшись и постоянно опираясь на палку и свой рабочий топор, либо мотыку. Страдальческая согребенность «убогого Серафима» (так называл он себя) как бы зрительно символизировала его смирение; последнее сказалось не только в мужественном и кротком перенесении «злостраданий» от насиль­ников, но и в прощении их, в молитве за них (придя в себя после избиения, он первым долгом помолился за обидчиков) — в духе слов Христовых: «молитесь за обижающих вас» (Мф. 5, 44). Мало того, он горячо заступился за злодеев, когда спустя некоторое время они были случайно обнаружены. Здесь преподобный не остановился даже перед угрозою, лишь бы только предотвратить нависшую над его обидчиками кару: он решительно заявил, что уйдет вовсе из обители и вообще покинет край, если что-нибудь с ними сделают.

Этою «жизнью во Христе», этим «облечением во Христа», кажется, была  достигнута высшая мыслимая для человека ступень совершенства во всех смыслах: целомудрие, бдение (то есть непрерывная память о Боге), пост, непрестанная молитва, кротость, смирение, послушание, совершенное незлобие, наконец, и видимое, наружное возложение и ношение «язв Господа Иисуса Христа на теле» — по слову апостола.

Но для совершенства нет пределов, и изощренный в опыте духовности, как молния озаряющий в глубине своей и чужой дух взор подвижника видел ступени, по которым еще надлежало ему восходить.

Начинается столпнический период его жития. Днем на одном камне — ближе к пустыньке, а ночью на другом — в самой гуще леса, посредине пути между пустынькой и обителью, почти без перерыва стоит он с поднятыми к небу руками.

Днем и ночью гудит вековой бор древнего Сараклыча. Вслуша­емся благоговейно в этот шум могучих сосен, и в вековечном гуле-стенании наше сердце уловит молитву мытаря, которую взывал преподобный: «Боже, милостив буде мне грешнику».

Верим, знаем и исповедуем, что подлинно мировое дело совер­шалось в глуши Саровских лесных дебрей. Через великого под­вижника и в его по-новому повторяемой евангельской молитве оскверняемая беззакониями земля со всеми тварями ее взывала к Богу: «Возьми от меня бремя тяжкое, греховное».

«Странное чудо видим на тебе, преподобие: яко старец сый немощный и претрудный, тысящу дний и тысящу нощий на камени в молитве пребывал еси. Кто доволен изрещи болезни и борения твоя, блаженне отче, еже претерпел оси, воздевая преподобие руце твои к Богу, врага мысленнаго побеждая».

В 1807 году умер Саровский «строитель» о. Исайя. Вследствие решительного отказа преподобного Серафима принять начальство над обителью его взял на себя о. Нифонт. Игумен этот, приятель темного лжемистика и прелестника, печальной памяти архимандрита Фотия, не любил Саровского подвижника, завидовал ему и утеснял его самым недостойным образом в этот последний период жизни, период затвора и старчества. Он, очевидно, принадлежал к числу тех, которые считали старчество «опасным новшеством». Но всего печальнее были гонения, которым подвергался святой от братии монастыря. Преподобного донимали чем только могли; однажды, например, разобрали у него и испортили печь. Поистине, как говорит св. ап. Павел, беды во лжебратии (2 Кор. 11, 26).

Он перестал выходить к посетителям своей пустыньки. Если встречал кого-нибудь в лесу — падал лицом на землю и находился в таком положении, пока встреченный не удалялся. Так как к концу этого подвига он вследствие болезни ног не в состоянии был сам приносить себе из обители пищу, то ему приносил ее кто-нибудь из братии. Но ни слова не говорил он брату, приносившему из обители скудное питание (хлеб или капусту). Даже не благословлял пришедшего, про себя произнося «аминь», когда последний давал о себе знать произнесением молитвы Иисусовой.

Молчание, как дознано всеми, углубленно мыслящими и чув­ствующими, есть вообще одно из самых мощных средств устроения души и усовершенствования ее жизни. Христианство окончательно осмысливает его, придавая обретенным его помощью дарам полно­весную положительную и абсолютную ценность. Постигнув во всей глубине значение этого аскетического средства, восприняв последнее из наставлений древних подвижников, преподобный выразил свой опыт в немногих, но ясных, богатых и углубленно мудрых словах, в которых он исчерпал всю «философию молчания». Подведя под нее, на основании данных собственного опыта, прочный богословский и психологический фундамент, он завещал этот опыт всякому желающему взять на себя иго Христово. В своем месте будут приведены слова преподобного.

Молчальничество продолжалось и в затворе — последнем подвиге святого. Затвор начался 9 мая 1810 года по возвращении его в обитель. Оно последовало после двукратного приглашения  братии и имело своей ближайшей причиной болезнь ног преподобного, вследствие чего он не мог более ходить в обитель причащаться  (болея ногами и раньше, он все же мог ходить по воскресеньям и праздничным дням в обитель для причащения. Теперь же и это ему было не по силам).

Впрочем, в этом полунасильственном прекращении пустынножительства преподобного Серафима естественнее всего усмотреть темное деяние омраченного завистью игумена Нифонта и его недостойной братии.

Возвратился он (преподобный. — Ред.) 8 мая 1810 года, посетил больницу, выстоял Всенощную в Успенском Соборе и раннюю Литургию на следующий день.  Отстояв ее и взяв благословение у «строителя» о. Нифонта, преподобный затворился в келье, находившейся в братском корпусе. В это время ему шел 51-й год.

Затвор был очень суровым. Лишь изредка и случайно видел его кое-кто из братии.   Уединения своего он не нарушил даже при посещении в 1815 году Саровской обители епископ Ионой — не вышел к нему. Образ жизни был также до крайности  суров. Огонь горел только в лампадке — перед единственной иконой, находившейся в его келье, — иконой Божией Матери «Умиление» (святой называл ее — «Радость    всех радостей»). Келья не отапливалась никогда, несмотря на то, что святой носил во всякое время года одну и ту же одежду с холщовым легким балахоном наверху, с уже известным нам медным распятием, материнским благословением, а на голову надевал род камилавки — крашенинную черную шапочку. Только причащаясь, возлагал он на себя знаки своего сана — епитрахиль,  поручи и мантию. Постели в келье не было, и спал он на мешках с камнем. Впрочем, вообще ложился он редко, а дремал, обыкновенно сидя или на коленях ничком, и то недолго.

«Противу сна, свидетельствует летопись, о. Серафим подвизался очень строго. Известно стало в последние годы, что он предавался ночному покою иногда в сенях, иногда в келье. Спал же он, сидя на полу, спиною прислонившись к стене и протянувши ноги. В другой раз он преклонял голову на камень или на деревянный обрубок. Иногда же повергался на мешках, кирпичах и поленьях, бывших в его келье. Приближаясь же к минуте своего отшествия, он начал опочивать таким образом: становился на колени и спал ниц к полу, поддерживая руками голову».

Надлежит вспомнить здесь, что подобным образом боролся с искушениями сна великий подвижник православного любомудрия и большой почитатель Саровского угодника — Николай Федорович Федоров.

Молитвенный подвиг состоял в следующем. Ежедневно совер­шалось без всяких сокращений и упущений огромное правило св. Пахомия Великого. Затем в понедельник прочитывалось целиком Еван­гелие от Матфея, во вторник — от Марка, в среду — от Луки, в четверг — от Иоанна. В пятницу преподобный совершал службу Кресту Господню, а в субботу — службу всем святым. К этому присоединял ежедневно по тысяче поклонов. Во все воскресенья и праздники подвижник причащался Святых Тайн, приносимых ему от ранней Литургии. (Он вообще советовал никому не пропускать годовых праздников не причастившись.)

В число аскетичных упражнений затворника в это время вхо­дило и ношение на плечах тяжелого железного креста. Что касается вериг в собственном смысле слова и власяницы, то он считал, что безропотное и кроткое перенесение обид — «и вериги наши… и власяница». Такое отношение к названным орудиям аскетического изнурения плоти вытекало лишь из чувства глубокого смирения и сознания своего недостоинства: он считал, что вериги таких подвиж­ников, как Феодосии Печерский, Феодосии Тотемский, Василий Блаженный и др., были заключительными по качеству моментом их подвига, его, так сказать, увенчанием, предварить которое нужно подвигами смирения, перенесения обид и постом.

Сентябрь 1815 года ознаменовался ослаблением затвора. Он благословил пришедших к его келье супругов Безобразовых — ке­лейную дверь открыл. В это  время посещать и видеть его могли все желающие. Но молчальничество все еще продолжалось. Вскоре, однако, он стал вступать в душеполезные и наставительные беседы с приходившими, к нему за советами и поучениями членами братии. Все более и более увеличивалось число иноков и мирян, жаждавших его благословия и поучений. Слишком уж явным и ярким светом сияла его святость, чтобы она могла укрыться от взоров даже непосвященных и грешных людей.

Глава IV

СТАРЧЕСТВО И ОТШЕСТВИЕ

По особому повелению вновь явившегося ему в сопровождении святых Петра Александрийского и Климента Римского образа Божией Матери преподобный Серафим окончательно прекратил свой затвор и стал принимать всех, приходящих к нему за помощью, наставлениями и советами. Этим он вступил на путь старчества, то есть деятельного служения на духовную пользу ближним, что произошло 25 ноября 1825 года. Затвор продолжался, таким образом, 15 лет. Старчеством и закончилась земная жизнь подвижника.

Теперь ясными делаются смысл и цель этой святой жизни: достигнув непрестанными аскетическими трудами и суровой борьбой со злом исключительной близости к Богу, «сокрушив главы невидимых змиев», созрев для Царствия Божиего и Небесного, он в то же время стал близок по-новому и к людям. Получив власть над миром духовным, получил он ее и над миром материальным. Вместе с наставлениями и утешениями полился обильный ток чу­десных исцелений и удивительных предсказаний и прозрений.

Первым был исцелен М. В. Мантуров (в 1823 году) еще за два года до полного открытия затвора. Болезнь была настолько сложная и безнадежная, что врачи отказались от него. Знаменуя болящего елеем, святой сказал: «По данной мне от Господа благодати я первого тебя врачую».

Тут же выздоровев, Мантуров с восторгом бросился к ногам подвижника. Святой его поднял и сказал ему строго следующее: «Разве Серафимово дело мертвить и живить, низводить во ад и возводить? Что ты, батюшка! Это — дело единаго Господа, который творит волю боящихся Его и молитву их слушает. Господу Всемогущему да Его Пречистой Матери даждь благодарение».

Это исцеление имело решающее значение в судьбе М. В. Мантурова. Исполняя послушание, возложенное на него преподобным, он принял добровольную нищету, отдав все свое состояние на храмостроение. Сестра его, Елена Васильевна, впоследствии стала замечательной подвижницей и прославилась своей кончиною.  Вообще вся семья Мантуровых как бы вошла в небесную область благодатного старца, в послушании ему найдя новую вечную и блаженную жизнь.

Многие тысячи народа из самых разнообразных слоев и со­стояний посещали теперь старца, который рассыпал им без конца сокровища подвигом добытого небесного клада. Надо здесь отме­тить еще одну особенность его старчества (и всякого другого под­линного старчества); особенность, которая тоже пропастью отде­ляет его от светского учительства. Всякий приходящий видел и чувствовал в нем не общее место святости, не благочестивую пропись (для этого достаточно и книги), а особое, к нему только обращенное и для него только существующее живое слово. Стар­чество и состоит ведь в полноте духовного участия и в попрании, преодолении всякой прописи, всякой схемы, всякой самости, ко­торая и приводит к безжизненной схеме. Идеальным старцем всех старцев является Сам Господь Иисус — как Прообраз, входящий в каждую личность. Ибо ведь по образу Христову она создана и, принимая Его, возрастает «в меру возраста Христова». Слова ап. Павла «уж не я живу, а живет во мне Христос» означают не подавление личности, а наоборот — ее высочайший цвет, ус­транение общих мест, участие и одной из живых граней Абсо­лютной Личности. Христос — Старец есть Христос — Творец. И образ Его отношения к человеку можно усмотреть в насы­щении немногими хлебами тысяч и особенно в таинстве Ев­харистии.

Преподобного Серафима знают кротким, радостным, вдумчиво задушевным, всегда христосующимся, всем говорящим «радость моя!», знают его как подающего мудрые советы прозорливца и милостивого чудотворца, напоившего своей благодатной силой на­званный его именем источник. Это именование «радостью» и «со­кровищем» не есть только выражение общей радости просветленного подвигом духа: для преподобного Серафима в этот период его жизни открывался образ Божий в  каждом человеке, и этот образ был для него действительной подлинной «радостью о Господе». Такова на­стоящая христианская любовь. Летопись говорит: «Всего более ус­ладительна была его беседа. Ум у о. Серафима был светлый, память твердая, взгляд истинно христианский, сердце для всех доступное, воля непреклонная, дар слова живой и обильный. Речь его была столь действенная, что слушатели получали от нее душевную пользу. Беседа его была исполнена духом смирения, согревала сердце, снима­ла с очей как бы некоторую замесу, озаряла ум собеседников светом духовного разумения, приводила и в чувство раскаяния и возбуждала решительную перемену к лучшему, невольно покоряя себе сердце и волю других, разливала в них мир и тишину». К этому периоду и относится нетленное, бессмертное речение преподобного старца, сказанное им одному благочестивому посетителю: «Радость моя! стяжи себе мирный дух, и тысячи вокруг тебя спасутся».

Еще ярче выступает на страницах летописи образ великого старца в особенностях его смирения и любви: «Особенным свойством его обхождения и беседы была любовь и смиренномудрие. Кто бы ни приходил к нему, бедняк ли в рубище или богач в светлой одежде, с какими бы то ни приходил нуждами, в каком бы греховном состоянии ни находилась его совесть, он всех лобзал с любовью, всем кланялся до земли и, благословляя, сам целовал руки, даже у непосвященных людей».

Но всего замечательнее был взгляд преподобного на радостное настроение. В летописи имеются о том свидетельства Ксении Ва­сильевны, послушницы Елены Васильевны Мантуровой: «Веселость не грех, матушка, она отгоняет усталость, а от усталости ведь уныние бывает, и хуже его — нет. Оно нее приводит с собою. Вот и я, как поступил и монастырь-то, матушка, на клиросе тоже бывал, и такой веселый-то был, радость моя, бывало как ни приду на клирос-то, братья устанут, ну и уныние нападет на них, и поют-то уже не так, а иные и вовсе не придут. Все соберутся, а я и веселю их, они и усталости не чувствуют; ведь дурное что говорить ли, делать ли — нехорошо, и в храме Божием не подобает, а сказать слово ласковое, приветливое да веселое, чтобы у всех перед лицом Господа дух всегда весел, а не уныл был — вовсе не грешно, ма­тушка…»

Но редко вспоминают, а еще реже задумываются над тем, каким тяжким крестным путем достиг святой этого «убеления паче снега». Целая долгая жизнь превышающих всякие силы человеческие подвигов — но зато и стяжание сокровища выше всех земных мерок отмерилось ему «мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и пере­полненною» (Лк. 6, 38) — благодати Духа Святого. Святое и божественное происхождение чудного дара было удостоверено 25 марта 1832 года последним и славным явлением Божией Матери наяву в присутствии благочестивой свидетельницы этого страшного и неслыханного события.

Рассказ об этом событии старицы Дивеевского монастыря Евпраксии (умершей в 1865 году) таков:

«Батюшка за два дня приказал мне прийти к этому дню. Когда я пришла, батюшка объявил: «Нам будет видение Божией Матери. — И, наклонив меня ниц, прикрыл своею мантиею и читал надо мной по книге. Потом, подняв меня, сказал: — Ну, теперь держись за меня и ничего не убойся». В это время сделался шум, подобно шуму леса от большого ветра. Когда он утих, послышалось пение, подобное церковному. Потом дверь в келью сама собою отворилась, сделалось светло — белее дня, и благоухание наполнило келью, похожее, но лучше росного ладана. Батюшка стоял  на коленях, воздев руки к небу. Я испугалась. Батюшка встал и сказал: «Не убойся, чадо: это не беда, а ниспосылается как от Бога милость. Вот Преславная,   Пречистая Владычица наша, Пресвятая Богородица, грядет к нам!» Впереди шли два ангела, держа — один в правой руке, а другой в левой руке — по ветви, усаженной только что расцветшими цветами. Волосы их подобились золотисто-желтому льну и лежали распущенные на плечах. Они стали впереди. За ними шли: св. Иоанн Предтеча и св. Иоанн Богослов. Одежда на них была белая, блестящая от чистоты. За ними шла Богоматерь, а за Нею двенадцать дев. Царица Небесная имела на себе мантию, подобно той, какая пишется на образе Скорбящей Божией Матери, блестящую, но какого цвета — сказать не могу, несказанной кра­соты, застегнутую под шеею большою круглою пряжкою, убранною крестами, разнообразно изукрашенными, но чем — не знаю, а помню только, что она сияла необыкновенным светом. Платье, сверх коего была мантия, было зеленое, препоясанное высоко поясом. Сверх мантии был как бы епитрахиль, а на руках поручи, которые, равно как и епитрахиль, убраны были крестами. Ростом Она казалась выше всех дев. На голове Ея была возвышенная корона, крестами разнообразно украшенная, прекрасная, чудная, сиявшая таким све­том, что нельзя было смотреть глазами, равно как на пряжку, застежку и на самое лицо Царицы Небесной. Власы Ея были распущены по   плечам и были длинные и прекраснее ангельских. Девы шли за Нею попарно, в венцах, в одеждах разного цвета, были разного роста, разных лиц и разного роста, разных лиц и разного цвета волос, лежащих также по плечам, все великой красоты, но одне других были лучше и стали кругом всех нас. Царица Небесная была в средине. Келья сделалась просторная и верх весь исполнился огней, как бы горящих свеч. Светлее было полдней; свет был особый, непохожий на дневной свет, было светлее и белее солнечного света. Я испугалась и упала, Царица Небесная подошла ко мне и, коснувшись правою рукою, изволила сказать: «Встань, девица, и не убойся Нас. Такие же девы, как ты, пришли сюда со Мною». Я не почувствовала, как встала. Царица Небесная изволила повторить: «Не убойся, Мы пришли посетить вас». Отец Серафим стоял уже не на коленях, а на ногах пред Пресвятою Богородицею, и Она говорила с ним столь милостиво, как бы с родным человеком. Объятая великою радостию, спросила я о. Серафима, где мы. Я думала, что я уже не живая; потом, когда спросила его: «Кто это?» — то Пресвятая Богородица приказала мне подойти к девам и самой спросить их. Оне стояли постепенно по сторонам, как шли: в первых местах стояли велико­мученицы Варвара и Екатерина, во вторых — св. первомученица Фекла и св. великомученица Марина, в третьих — св. великому­ченица и царица Ирина и преподобная Евпраксия, в четвертых — св. великомученицы Пелагея и Дорофея, в пятых — преподобная Макрина и мученица  Иустина, в шестых — св. великомученица Иулиания и мученица Анисия. Я подходила  к каждой из них, каждая мне сказала имя и подвиги мученичества и жизнь Христа ради, сходно с чем, как написано о них в Четиих-Минеях; все говорили: «Не так Бог даровал нам эту славу, а за страдания, за поношения. И ты пострадаешь». Видение кончилось тем, что Пресвятая Богородица сказала о. Серафиму: «Скоро, любимче мой, будешь с нами». Простились с ним и все святые: святые Иоанн Предтеча и Иоанн Богослов благословили его; а девы целовались с ним рука в руку. Мне сказано было: это видение тебе дано ради молитв отцов Серафима, Марка, Назария и Пахомия. И потом в одно мгновение нее стало невидимо. Видение продолжалось не один час».

Это событие нельзя назвать видением в том особом специальном и суженном смысле, какой обыкновенно соединяют _fс понятием «видение», когда под последним подразумевают проникновение запредельного мира в душу удостоившегося, усмотрения этого мира внутренним зрением. То, что произошло в Саровской обители
25 марта 1832 года, может быть названо принявшим пространственно-материальные  и временные формы приходом Царствия Не­бесного и Божиего на землю. Удалив от земли после грехопадения Свой испепеляющий Лик, Господь не переставал посещать ее. Как Ветхий, так и Новый заветы полны этих посещений сил Божиих, осуществлявшихся в «обществе Господнем», то есть в Церкви.

Нельзя ни на мгновение забывать, что Христос пришел исцелить «растлевшее грехом естество наше» во всей его полноте — с душою, духом и плотью, что без «святой плоти» нет христианства, ибо таинство Евхаристии есть его душа.

    В летописи повествует о. Василий Садовский о таком случае:

«Однажды пошел я к батюшке Серафиму в Саровскую пустынь и нашел его в келье без посетителей. Принял он меня весьма милостиво, ласково и, благословившись, начал беседу о богоугодном житии святых, как они от Господа сподобились дарований, чудных явлений, даже посещений Самой Царицы Небесной. И довольно побеседовавши таким образом, он спросил меня: «Есть ли у тебя, батюшка, платочек?» Я ответил, что есть. «Дай его мне!» — сказал батюшка. Я подал. Он его разложил, стал класть из какой-то посудины пригоршнями сухарики в платок, они были столь нео­быкновенно белы, что я сроду таких не видывал. «Вот, у меня, батюшка, была Царица, так вот это после гостей-то осталось!» — изволил сказать батюшка. Личико его до того сделалось божественно при этом и весело, что и выразить невозможно! Он наклал полный платочек и, сам завязав его крепко-накрепко, сказал: «Ну гряди, батюшка, а придешь домой, то самых этих сухариков покушай, дай своему подружью (так он всегда звал жену мою), потом поди в обитель и духовным-то своим чадам каждой вложи сам в уста по три сухарика, даже и тем, которые и близ обители живут в кельях, оне все наши будут!» Действительно, впоследствии все поступили в обитель. По молодости лет я не понял, что Царица Небесная посетила его, а просто думал, не какая ли земная царица инкогнито была у батюшки, а спросить не посмел, но потом сам угодник Божий уже разъяснил мне это, говоря: «Царица Небесная, батюшка, Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима и во, радость-то нам какая, батюшка! Матерь-то Божия неизъяснимою благостью покрыла убогого Серафима. «Любимиче мой! — рекла Преблагословенная Владычица Пресвятая Дева, — прости меня, чего хощеши!.. «Слышишь ли, батюшка? Какую нам милость то явила Царица Небесная!» И угодник Божий весь сам так и просветлел, так и сиял от восторга. «А убогий-то Серафим, — продолжал батюшка, — Се­рафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих, батюшка! И просил, чтобы все-все в Серафимовой-то пустыни спаслись бы сироточки, батюшка! И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сия неизреченную радость, батюшка! Только трем не дано, «три погибнут!» — рекла Матерь Божия. При этом светлый лик старца затуманился».

    Там же встречаем следующий удивительный рассказ:

«Однажды, когда Прасковья Ивановна (старшая сестра дивеевской Марии) работала у источника, к ней батюшка вышел с светлым сияющим лицом и в новом белом балахончике. Еще издали вос­кликнул он: «Что я тебе, матушка, принес!» И подошел к ней, держа в руках зеленую веточку с фруктами. Сорвав один, он вложил ей в уста, и вкус его был невыразимо приятен и сладок. Затем, вкладывая в уста еще такой же фрукт, он произнес: «Вкуси, ма­тушка, это райская пища!» В это время года еще не могли созреть никакия фрукты».

Во время своего старчества преподобный опять стал предаваться пустынножительству. Он отправлялся в дна часа ночи в свою так называемую ближнюю пустыньку (за 2 версты от монастыря) и там оставался до 7—8 часов утра, возвращаясь к этому времени опять в монастырь, где он после принимал братию и желающих обыкновенно в течение целого дня. В монастыре он оставался по воскресным и праздничным дням, причащаясь Св. Тайн за ранней Литургией. Число ежедневных посетителей преподобного возросло в это время до необычайности и достигало тысяч.

Шли года, и преподобный стал приближаться к концу своего земного пути. Все более и более просветляясь духом, он изнемогал телесно. По поводу постигавших его в это время многочисленных неприятностей и огорчений он однажды сказал: «Все сии обстоя­тельства означают то, что я скоро не буду жить здесь, что близок конец моей жизни».

Уже давно в сенцах его кельи стоял сработанный им самим дубовый гроб-колода. Теперь он около него стал часто предаваться молитвенным размышлениям. Думы о часе смертном часто сопро­вождались горькими слезами. Приемы сократились и стали реже. Со многими из своих почитателей он, расставаясь, стал прощаться навсегда. Некоторым из братии он говорил многознаменательные слова: «Жизнь моя сокращается, духом я как бы сейчас родился, а телом по всему мертв».

За четыре месяца до смерти, говорит летопись, высокопреосвященнейший Арсений, впоследствии митрополит киевский, бывши епископом тамбовским и обозревая в первый раз епархию, посетил и Саровскую обитель. Старец Серафим, несмотря на то, что был тогда в пустыне, почел долгом прийти в монастырь — единственно для того, чтобы вместе с братиею встретить своего нового архипа­стыря. Провожая навестившего его владыку Арсения, он, стоя на коленях, долго кланялся удалявшемуся архипастырю. Вслед за этим он попросил келейника владыки передать ему принесенные свечи и вино — явно для своего поминовения. Это было в августе 1832 го­да. Ненадолго до того святой прямо сказал дивеевской сестре Параскеве Ивановне о том, что он умирает и оставляет их на милость Божией Матери.

Оканчивать декабрь 1832 года; это были последние дни пра­ведника. Они ознаменовались двумя чудесными самовозжжениями лампады перед иконою Божией Матери в его келье и предсказанием братии, что его кончина «откроется пожаром».

Наступило 1 января 1833 года — канун его кончины. Праведник отстоял в больничной церкви раннюю литургию и причастился Святых Тайн.

Приложившись к Распятию, к иконе Божией Матери и обойдя во­круг престола, святой удалился в свою келью. Приближались послед­ние часы. Из кельи преподобного доносились пасхальные песни.

Рано утром 2 января 1833 года обеспокоенные дымом, проби­вавшимся из щелей запертой двери кельи преподобного, и полным безмолвием, монах Павел и послушник Аникита сорвали дверь с крючка. Тлевшие от упавшей свечи вещи были сейчас же потушены снегом.

Когда внесли свечу — увидели преподобного, стоящего на коле­нях перед иконой «Умиления Божией Матери» со сложенными крестообразно руками. Глаза почившего праведника были закрыты; выражение лица полно молитвенного покоя.

Все возраставшая высота духовного подъема заключалась этой блаженной, славной и радостной кончиной, к которой в полной мере своего значения могут быть отнесены наименование «успения» и «преставления».

К такой кончине надлежит относиться с такою же, если не большею, радостью, как и к земному рождению, — потому что оно есть действительно рождение в свет незаходящего солнца, начало «невечереющего дня» — «dies natalicii». В карфагенском календаре, относимом к VII веку, так и говорится: «Здесь содержатся дни рождения духовного, то есть преставления мучеников и (дни) пре­ставления епископов, которых ежегодные памяти празднует церковь карфагенская». Такая кончина в рождение воочию показывает нам, что у смерти действительно «вырвано жало», что у ада действительно отнята победа.

«Радуйся, в молитве пред иконою Богоматере умиленный дух твой Богу предавый, радуйся неболезненным исходом проречен и я твоя исполнивый. Радуйся венцом бессмертия от рук Вседержителя увенчанный. Радуйся блаженство райское со всеми святыми уна­следованный».

Церковь поет: «Честна пред Господом смерть преподобных Его» и радуется в день преставления Саравского угодника (2 января) так же, как и в день его рождении (19 июля — он же день открытия его мощей и причисления к лику святых).

Переход преподобного в иной мир менее всею означал оставление всех тех, кто с верою и любовию приходил к нему. Если Господом Иисусом было сказано: «Не оставлю вас сиротами; приду к вам» (Ин. 14, 18), то эту возможность пребывать в таинственном бла­годатном, вполне реальном общении с любящими предоставил Он и прославившимся о Его имени святым. Можно сказать, что в Боге и через Бога святые получают нечто вездесущее, способность быть услышанными и присутствовать всюду, где бы ни произносилось их имя.

Обещание особого присутствия на месте своего вещественного упокоения преподобный Серафим выразил в словах, полных той серьезной ласковости, любовного покоя и сияющей духовности, которые так ему свойственны: «Когда меня не станет — вы ко мне на гробик ходите! Как вам время, вы и идите — и чем чаще, тем лучше. Все, что есть у вас на душе, что бы ни случилось с вами, придите ко мне,  да все горе с собой-то и принесите на мой гробик! Припав к земле, как живому, все и расскажите, и услышу я вас, вся скорбь ваша отлетит и пройдет! Как вы с живым всегда говорили, так и тут! Для вас я живой есть и буду вовеки!»

Глава V

ДЕЛА И ЧУДЕСА

ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА

Дело, осуществленное преподобным Серафимом, было очень разнообразно. В нем мы будем различать собственно деяния и учение; в последнем, в свою очередь, можно усматривать бого­словские воззрения — во-первых, и практически-аскетические на­ставления к благочестивой жизни инокам и мирянам — во-вто­рых.

Следует вообще иметь в виду, что, хотя созерцательная сторона жизни преподобного занимает центральное место в его житии, все же аскетика этого святого имеет направление практическое, дейст­венное.

В лик святых Он вошел блаженным старцем, то есть благодатным устроителем жизни. Устройство жизни ближнего тесно связано в аскетическом старчестве с личным устройством («врачу: исцелися сам»). В обоих действует одно и то же начало, имя которому — духоносность.

Преподобный сделался средоточием, хранителем особых, чрез­вычайных даров Святого Духа, к Которому он стал в особые и таинственные отношения: «Радуйся Духа Святаго жилище укра­шенное» (акафист преп. икос 6-й). Определить последние вряд ли кто дерзнет, но усмотреть их можно до некоторой степени через созерцание отношения к нему Божией Матери, а также через вдумчивое вникание в совершенные им чудеса, в его прозрения, основание новых обителей, одухотворение их (преимущественно Серафимо-Дивеевской женской обители) и, наконец, путем знаком­ства с его собственным учением о Святом Духе.

Ни одного лишнего или «так себе» сказанного слова, ни одного действия, жеста или поступка, которые не были бы таинственно связаны с судьбами людскими, с прошлым, настоящим и грядущим, со всем «домостроительством спасения».

Наглядность, простота и внешняя как будто бы незамысловатость еще более оттеняют и обнажают перед нами глубины священного ведения, открывшиеся всякому подвижнику, к которому с полным основанием можно приложить эпитеты «вещего» — «знающего», «мудрого».

«…Один Саровский брат, находясь в унынии, близком к отча­янию, просил другого разделить с ним несколько минут скорби. Вышли эти два брата из монастыря после вечерни и пошли во­круг ограды, утешаясь взаимною беседою. Подошли к конному двору, около которого лежала дорожка к Серафимову источнику, скорбящий брат хотел своротить в сторону, чтобы в таком бо­лезненном состоянии духа не повстречаться ему с о. Серафимом. Но прежде чем успели они отойти от дороги, вдруг увидели вблизи себя старца, идущего навстречу им. Старец явился им  в довольно странном наряде. Часть белого его балахона поднята, по обычаю рабочих, под кушак, а полы опущены. На нем был огромный зеленого цвета левантиновый платок, у которого один конец тащился по земле, а другой обвивал шею. Два брата упали ему в ноги. Старец же, как чадолюбивый отец, с необыкновенною ласкою благословил их, потом пропел следующий стих 9-й песни канона, поемаго во всякой

душевной скорби и обстоянии (параклисиса): «Радости исполни мое сердце, Дево, яже радости приемшая исполнение, греховную печаль требляющи». Потом, топнув ногою, старец сказал: «Нет нам дороги унывать, потому что Христос все победил, Адама воскресил, Еву освободил, смерть умертвил». Душевное состояние старца как как бы перелилось в души скорбящих братий, и они, оживотворенные его радостью, возвратились в обитель в мирном и благодушном расположении сердца».

Есть один пример исцеления, в котором знание угодником судеб и возвещение их рисует последние в форме, ничем общего с фаталистической предопределенностью не имеющей: горячая молитва «обреченного» подвигнула Божие милосердие исполнить просимое.  Случай этот исполнен библейской серьезности  и простоты, во всех отношениях напоминает эпизод с царем иудейским Езекией, которому пророк Исаия сначала предсказал смерть, а потом, после молитвы обреченного, — исцелил его.

«…В мае 1829 г. сильно заболела жена Алексея Гурьевича Ворошилова, жителя Горбатовского уезда, села Павлова. Он же имел большую веру в силу молитв о. Серафима, и старец, по свидетельству знающих людей, любил его как своего ученика и наперсника… Воро­шилов отправился в Саров и, несмотря на то, что приехал туда в пол­ночь, поспешил к келье о. Серафима. Старец, как бы ожидая его, си­дел на крылечке кельи и, увидавши его, приветствовал его сими словами: «Что, радость моя, поспешил в такое время к убогому Серафиму?» Ворошилов со слезами рассказал ему о причине поспешного прибытия в Саров и просил помочь болящей жене его. Но о. Серафим, к величайшей скорби Ворошилова, объявил, что жена его должна умереть от болезни. Тогда Алексей Гурьевич, обливаясь потоком слез, припал к ногам подвижника, с верою и смирением умоляя его помо­литься о возвращении ей жизни и здоровья. О. Серафим тотчас же погрузился в умную молитву минут на десять, потом открыл очи свои и, поднимая Ворошилова на ноги, сказал: «Ну, радость, моя, Господь дарует супружнице твоей живот. Гряди с миром в дом твой». С радостью Ворошилов поспешил домой. Здесь он узнал, что жена его почувствовала облегчение именно в те минуты, когда о. Серафим пребывал в молитвенном подвиге. Вскоре же она и совсем выздоровела».

«Призовем имя Господа, — так наставлял святой старец, — и спасемся. Когда у нас имя Божие будет на устах — мы спасены. Открой ко Господу путь и уповай на Него, и Тот сотворит, помилует тя, изведет, яко свет, правду твою, и судьбу твою яко полудне (Пс. 36, 5—6), только повинись Господу и умоляй Его».

Прозорливость преподобного проявлялась в знании им содержа­ния полученных и нераспечатанных писем.

Летопись свидетельствует: «О. Серафим часто, не распечатывая, знал их (писем) содержание и давал ответы, говоря обыкновенно так: «Вот что скажи от убогого Серафима…», и пр. В этом удостоверяют многие боголюбивые особы, общавшиеся с отцом Серафимом лично или через письма. После смерти старца в келье его нашли много не­распечатанных писем, по которым, однако же, даны были в свое вре­мя изустные ответы».

Важнейшим прошением и предсказанием преподобного, осо­бенно волнующим нас, современников его прославления и насту­пившей затем великой скорби,  является следующее:

«Вот, матушка, — говорит он, — когда у нас будет собор, тогда московский колокол Иван Великий к нам придет! Когда его по­весят да в первый-то раз ударят в него и он загудит, — и батюшка изобразил голосом, — тогда мы с нами проснемся! О вы, матушки вы мои, какая будет радость! Среди лета запоют Пасху! А народу-то, народу-то со всех сторон, со всех сторон!» Помолчав немного, про­должал батюшка: «Но эта радость будет на самое короткое время; что далее, матушки, будет… такая скорбь, чего от начала мира не было!» И светлое лицо батюшки вдруг изменилось, померкло и при­няло скорбное выражение. Опустя головку, он поник долу, и слезы струями полились по щекам». Это свидетельство старицы Ирины Семеновны.

И еще на ту же тему: «…Время придет такое у вас, матушка, что ангелы не будут поспевать принимать души». Это было сказано Евдокии Ефремовне — матери Евпраксии».

Несомненно, огромная доля того, что он знал, осталась невысказанной и пребывала для всех тайной — как тайной стало все его существо, несмотря на его кристальную прозрачность и чис­тоту—или, может быть, именно благодаря им. Но и того, что он сообщил своему и нашему веку, вполне достаточно, чтобы составить огромное наследие нового богатства духовного. Можно сказать, что, несмотря на «подражание» как будто в своем делании подвигу древ­них «столпов благочестия», несмотря на строгий консерватизм устремлений, понятий, всего вообще стиля святости, эта перенесенная в XIX век святость выглядит по-новому — сияет Великою Новизною, быть может, одним из лучей того, «не уявися что будем», прибли­жающих нас преобразовательно и символически к граням последних свершений.

Мы отнюдь не хотим сказать этим, что явление преподобного Серафима есть конкретное знамение Последнего Дня. О нем знает лишь Господь. А сам преподобный в своем ответе на прочитанный им в мыслях одного брата вопрос о времени  Второго Пришествия ответил:

«Радость моя! Ты много думаешь об убогом Серафиме: мне ли знать, когда будет конец миру ему, и тот великий день, в который Господь будет судить живых и мертвых, и воздаст каждому по делам его! Нет, сего мне знать невозможно!»

* * *

    Преподобный Серафим принес на землю Благовестие и Богословие о Святом Духе. С этой точки зрения главным образом и надо рассматривать его деяния и его учения. Старчество преподобного, состоявшее в поучениях, советах, исцелениях и устроении жизни, все может быть сведено к одному базису: базис этот — знание и прозрение как дар духоносности.

Всезнание есть одновременно и всемогущество, полнота сил и источник чудотворения. Оно принадлежит Богу, который есть Чудотворец — Творец по преимуществу: «кто Бог велий яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса».

Через Бога и от Бога это знание — обладание, предвидение-чудотворение принадлежит и «благоугодившим» Ему, то есть своим житием совершавшим подвиг Богоуподобления, святым, в которых Он «удиви вся хотения своя». Отдачей себя всецело Богу, смирением и «истощанием» по образу Христову святой получает ту или иную степень приобщения Христову всеведению и всемогуществу.

Таким образом, чудеса и прозорливость — знание — святого есть принципиальное и полное отрицание какой бы то ни было фирмы оккультизма и магизма (в том числе и хозяйственно-технического), в основе которых всегда лежит та или иная степень самостной и безлюбовной гордыни (почему и все, что они производят без имени Божиего, есть лишь «видимость», «мистификация», лишенная какою бы то ни было онтологического корня, всегда восходящего к Богу и только к нему: «Без мене не можете творити ничесоже»).

Последнему нас научает преподобный Серафим в своей беседе со строителем Высокогорской пустыни иеромонахом Антонием, пришедшим к нему вместе с прибывшим из Владимирской губернии купцом. Об этом передает иеромонах Иоасаф в следующих словах:

    «Строителя отец Серафим попросил сесть подождан, а с купцом стал  немедленно говорить. Милостиво и ласково обличал он его в пороках и делал наставления: «Все твои недостатки и скорби, — говорил он, — суть следствие твоей страстной жизни. Оставь ее, исправи пути твои…» После беседы, когда купец вышел весь в слезах, к преподобному о. Антоний со следующим вопросом:

— Батюшка! душа человеческая пред вами открыта, как лицо в зеркале: на моих глазах не выслушавши духовных нужд и скорбей бывшего сейчас богомольца, вы все ему высказали.

    Отец Серафим не сказал ни слова.

    Строитель продолжал:

    —Теперь я вижу — ум ваш так чист, что от него ничего не сокрыто в сердце ближнего.

    Отец Серафим положил правую руку на уста своему собеседнику и сказал:

— Не так ты говоришь, радость моя. Сердце человеческое откры­то одному Господу, и один Бог сердцеведец, а приступит человек и сердце глубоко.

    Строитель опять спросил:

— Да как же, батюшка, вы не спросили от купца ни единого слова и все сказали, что ему потребно?

Преподобный Серафим начал тогда объяснять:

— Он шеи ко мне, как и другие, как и ты, шел, яко к рабу Божию; я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий: что повелевает Господь как рабу Своему, то я и передаю требующему полезного. Первое помышление, являющееся в душе моей, я считаю указа­нием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывает воля Божия для его пользы. А бывают случаи, когда мне выскажут какое-либо обстоятельство, и я, не поверив его воле Божией, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибегая к Богу, решить своим умом, — в таких случаях всегда делаются ошибки.

…Как железо ковачу, так и я предал себя и свою волю Господу Бо­гу: как Ему угодно, так и действую; своей воли не имею, а что Богу угодно, то и передаю».

Итак, все нас убеждает в том, что высшее и вещее знание подвиж­ника, его могущество и сила, в чудотворениях являющаяся, есть плод нищеты духовной, по слову Писания: «Бог гордым противится, сми­ренным же дает благодать». Духовное богатство есть следствие нищеты духовной, потому что отрекающийся от человеческого ради Божиего — Божие получает взамен. Но надо помнить одно: отречение от человеческого, то есть в конце концов юродство, имеет значение, только если оно Христа ради.

Мы уже говорили, что в самих простых и незамысловатых дей­ствиях преподобного неожиданно открывался глубокий вещий, прообразующий смысл. И, наоборот, каждая мельчайшая черта прихо­дивших к нему открывалась как ход в глубины, казавшиеся совершен­но «заключенными». Это делает преподобного страшным, несмотря на его доброту.

«Спроста», «так себе», «случайно» вообще ничего не делается. Но в то же время придуманная для объяснения миропорядка, бесконечная во обе стороны причинная цепь есть совершенно бессмысленная и на­сквозь искусственная фикция немощного духа. Провиденциализм, ве­ра в Провидение есть усмотрение во всех «вещах» мира того осмысли­вающего начала, которое соединяет «логосы» всех малейших вещей и явлений в систему одного великого смысла, в Богословии назы­ваемого Домостроительством.

Падший и потемневший, запутавшийся мыслями человек глух для имен, которые он сам же нарек. Он ослеп для символов все­го совершающегося в мире. Но мир, конечно, не лишился ни имен, ни символов, ни смыслов. Они только ушли от человека, как ушел от него рай — по той причине, что грех и смысл несовместимы.

   Грех есть в известном смысле «глупость», «бессмыслица», «просчет». Грешный человек есть человек «поглупевший», растлившийся разумом, суемудренный, «просчитавшийся». Грешный ум есть ум «поддельный». По этой причине «Пришедший в мир грешныя спасти» пришел как «свет разума» — и от Его имени  восстанавливается видение и ведение смыслов, которое идет параллельно и в единстве с осмысливанием, «вразумлением» собственной жизни. По мере того как  совершается последнее — все окружающее приобретает смысл, и сами действия, «поведения» делаются системой действии, смыслов. Осмысленность же (как пассивная — узревающая, так и активная — действующая) есть один из аспектов того знания, о котором говорилось выше. А путь достижения его один — это «узкий путь»,  ведущий в спасение. «Страх Господень научает мудрости, и славе предшествует смирение» (Притч. 15, 33). Смыслы суть голоса и зовы Господни. Но чтобы услышать их и отозваться на них, надо изгнать «немого» и «глухого» беса, получившего к  человеку доступ в большей или меньшей степени вместе с грехом.

    Гордостью вошла эта немота и глухота в мир — смирением от них исцеляемся. Смирение аскетически является как пост, посту же неизбежно сопутствует, окружая его и питая, атмосфера веры, выражаемая в молитве. Таков один из смыслов, как нам кажется, того, что «дух немый и глухий» изгоняется только «молитвою и постом».  Видение промысла Божиего, соучастие как бы в нем, узрение смыслов и осмысливание собственных деяний есть плод только богоуподобляющего подвига  веры (молитва) и смирения (пост).

Мы, грешные, все в большей или меньшей степени одержимы «духом немым и глухим». Мы «запрещены» в возможности со всею полнотою обращаться к Богу и слышать его зовы, к нам обращенные, в самомалейших мелочах (это и есть «подлинный космологический аргумент», до неузнаваемости искаженный деистами в деревянном и безжизненном «умозаключении от часов к часовщику»). Дух «немый и глухий» есть дух неверия, дух «сердечного окаменения»; в этом Господь Иисус Христос неоднократно обвинял «фарисеев», «книжников», «лицемеров» и даже своих учеников, тогда еще не облеченных «силою свыше» от посланного им Утешителя. Выйти дух «немоты и глухоты» может лишь подвигом, привлекающим Духа Божия, подвигом, который устраняет средостение между Богом и человеком, средостение, мешающее слышать его зовы. Надо отказаться от этого средостения, сделавшегося как бы второю природою (alter ego), надо «отвергнуться себе». Но этого  мало. Нужно волевое преодоление немоты. Молитва и есть такое преодоление; молитва — желание Господа, сердечный подъем к нему. «Верую, Господи, помоги моему неверию».

Конечно, никто не может прийти ко Господу, если Он сам не привлечет к Себе. Но из Его же слов мы знаем, что стоит только блудному сыну «издали» показаться и виду Отца — и Он выйдет, «выбежит» навстречу и обнимет и привлечет. Надо только «прийти в себя» и воззвать к Нему.

Пост есть поворот сердца и души, движение их по горизонтали, так сказать. Молитва есть подъем сердца и души, движение по вертикали — кратчайший путь к Богу. Вот почему над всем стоит у преподобного Серафима молитва. В частности, про молитву Иису­сову он говорит следующее:

«В этом да будет все твое внимание и обучение! Ходя и сидя, делая и в церкви стая, входя и исходя, сие непрестанное вопияние да будет и на устах и не сердце твоем. С ним найдешь покой, приобретешь чистоту духовную и телесную, и вселится в тебя Святой Дух, источник всяких благ, и управит жизнь твою в святыни, во всяком благочестии и чистоте».

Во всем разнообразии и как бы даже пестроте чудесных и славных деяний, совершенных Саровским угодником, чувствуется сводящий их в стройный хор, стройную систему образ правды Божией, суда святого, который есть, конечно, чудо Божие, есть одновременно и суд, свершение судеб неисповедимых, стоящих выше человеческих по этому предмету понятий, хотя и склоняющихся часто к человеческой немощи. Бесконечное милосердие, но и правда, часто грозная и страшная, часто таинственная и непонятная, встает в делах праведного.

Уговаривая одну женщину приложить возможные усилия к исправлению своего мужа (преподобный обвинял его в невоздер­жании, дерзости, несправедливостях, притеснении подчиненных и жестокосердии), он пригрозил так: «Если муж твой не оставит этих страстей, вкоренившихся и нем, то он (так передает эта женщина слова преподобного) непременно будет наказан Богом».

«Говоря это, он взял с печки пучок спичек, подал их мне и прибавил: «На, возьми эти спички и храни их».

    Грозный смысл странного и непонятного подарка выяснился, когда (по рассказу той же женщины) во время грозы «сильный удар грома раздался над нашим домом, и в одно мгновение, вслед за сверкнувшею молниею, оторван был от окна деревянный карниз и расщеплен в мельчайшие спички; большая часть их вонзилась в лицо и бороду моего мужа. Пораженный этим ударом, он жил недолго и вскоре скончался. …После сего я невольно вспомнила слова о. Серафима и уже тогда только поняла значение его странного, по-видимому, подарка, и удивляюсь его чудной прозорливости». Характерно, что одновременно с вручением женщине орудия кары (вернее, образа его) было оговорено: «Если муж твой не исправится». Удивительным образом подлинное ясновидение не уничтожало сво­боды. Преподобному дано было узреть смысл происходящего, куда входили как возможность исправления, так и кара. Здесь мы на­ходимся «по ту сторону» свободы и необходимости — в царстве смыслов.

Вот еще другой очень показательный пример раскрытия смысла вопреки поверхностной очевидности «здравого смысла», часто бывающего по существу больной бессмыслицей. (Сообщение иеромонаха Саровской пустыни Савватия, в схиме Стефана).

«Я был духовным отцом двух девиц — одной молодой, из купеческого звания,  а другой, уже пожилой, из благородных. Эта последняя от юности горела любовию к Богу и желала посвятить себя монашеской жизни, но этому противились всегда ее родители.

    Однажды обе они пришли к о. Серафиму для получения от него благословения и  советов. При этом случае благородная девица решилась просить у него благословения на поступление в монашество.

 Но о. Серафим, напротив, начал ей советовать вступить в брак, говоря: «Жизнь  брачная Богом Самим благословлена, матушка. В ней только нужно соблюдать с обеих сторон верность супружества, мир и любовь, и ты будешь счастлива. А в монашество нет тебе дороги. Монашеская жизнь трудна и не для всех выносима».

    Другую же девицу, юную, сам благословил в монашество и назвал даже монастырь, в который она поступит.

    Выслушав от старца такое противоречие своему желанию, девица пожилых лет так оскорбилась, что совершенно охладела к нему, да и меня (это противоречие. —  Ред.) было сначала поколебало.

    Я много дивился и не понимал, почему старец отвлекает девицу уже пожилых лет от такого спасительного пути, к которому от юности она стремилась, и как,  напротив того, он благословляет юную. Но вскоре действительно случилось так, как предрек прозорливый старец.

Благородная девица, сколько ни горела любовью к монашеской жизни, но в преклонных летах вступила в брак и, несмотря на то, что была совершенно счастлива в брачной жизни и возымела твердую веру к о. Серафиму, благословившему ей этот путь жизни. А юная девица действительно вступила в тот монастырь, в который  благословил ее о. Серафим».

Здесь мы имеем пример проникновения в то, что популярное Богословие называет (и совершенно справедливо) «судьбами Божиими неисповедимыми». Смирившегося и «нищего духом» подвижника Господь как бы делает созерцателем тайн мироздания, соучастником в направлении Домостроительства по законам, которые «поглупевший» в грехе — гордыне — не понимает.

Вот еще яркий и показательный случай прозорливости старца-праведника. Среди бесчисленного множества проявлений его духовного дара мы остановились на этом, потому что здесь чрезвычайно характерно противопоставлены туповатая, тяжеловесная и греховная, так сказать, неуклюжесть мирского человека и всепроникаю­щая, легкопарящая острота подвижника. Некто Богданович (или Богданов) рассказывает:

«Я спросил: «Учить ли детей языкам и прочим наукам?» Он отвечал: «Что же худого знать что-нибудь». Я же, грешный, подумал по-мирскому, что нужно, впрочем, ему самому быть ученым, чтобы отвечать на это, и тотчас же услышал от прозорливого старца обличение: «Где мне, младенцу, отвечать на это против твоего разума! Спроси кого поумнее».

Всякое чудо есть, если так можно выразиться, иррегулярное таинство, потому что в нем так же, как и в таинстве, под видимым знаком подается невидимая благодать Божия, «побеждающая есте­ства чин». В чуде «дух дышит, где хочет», и святой — чудотворец свободен свободою его наполняющего Духа выбирать знак, место и время совершения чуда, равно как и самый «объект», «предмет». Суров «естества чин». Чудо есть большею частью смягчение или устранение его, утишение  причиняемых им болей, изъятие, вос­хищение из его «полей», из его сферы. По Божественному соизво­лению может явлено и устрашающее или же вразумляющее чудо («поражение» и «знамение»). Но всегда чудо связано с Домо­строительством  спасения. Чудо есть выделенный и подчеркнутый смысл (с религиозно-гносеологической точки зрения).

К числу чудес, особенно характерных для преподобного Се­рафима, надо отнести благословение им горькой и печальной судьбы, которую он по внушению свыше не изменил, но наложил нужное и спасительное послушание.

    Вот что пишет Наталия Евграфова:

«Бывши от роду пяти лет, я была нечаянно облита кипятком и от сильных ожогов находилась в крайней опасности. Обыкновенные в таких случаях врачебные пособия  не приносили мне никакой пользы. Тетушка моя, по неосторожности которой я пострадала, была в ужасной скорби и смущении и, не находя более средств, обратилась в молитве к о. Серафиму. Принеся ко мне его изобра­жение, она дала мне наставление, чтобы я сама призывала на помощь благодетельного старца.  Изображение его поставила у меня в головах, и я, как умела, мысленно молилась ему и в первую же ночь увидела о. Серафима во сне.

Мне снилось, что я вместе с родными своими приехала в Саровскую пустынь и будто бы о. Серафим, увидев меня, сказал: «Ты будешь, малютка, здорова, и бабушка твоя выздоровеет» (бабушка была тоже очень, больна). Проснувшись от этого видения, я уже не чувствовала прежней мучительной боли от ожога, и вскоре совершенно выздоровела.

Через несколько времени отправилась я со своими родными в Саров и когда подходила к пустыньке о. Серафима, то меня все удивляло: я шла как будто по знакомым местам, но потом вспомнила, что все эти места и в таком точно виде я видела во сне. Когда же взглянула на о. Серафима, то до слез была поражена тем, что именно в таком виде представился он мне во сне, каков был наяву. Старец ласково обратился ко мне и сказал: «О! и малютка ко мне пришла!» При этом он обнял меня, поцеловал и голову и долго ласкал. Тетушка моя, бывши тут со мною, сказала старцу: «Она во время болезни, батюшка, видела вас во сне и вы ей сказали, что она выздоровеет». Отец Серафим, как бы с удивлением выслушав слова моей тетушки, вдруг обратился ко мне и сказал: «А не хочешь ли луку? он у меня сладкий!» Угощая луком, он еще спросил: «Что, сокровище мое, ведь лук-то сладок?»

После уже, через многие годы, когда жизнь моя сделалось вполне горькою, часто мне приходило на мысль, что угощение сладким луком было отдаленным указанием на мою действительно горькую участь и тогда я только услаждалась надеждою на покровительство о. Серафима».

Еще ярче это утешающее осмысливание страданий выразилось в случае, сообщенном тому же игумену Иоасафу Александровой Ивановной О. про свою мать.

«Около 1831 года мать моя, пензенская дворянка Т. Ф. Беляева, в первый раз удостоилась видеть святого старца, чтобы посоветоваться с ним о ее печальной семейной жизни. Труден был для нее путь за 300 верст от Ломова до Саровской пустыни, потому что при расстроенном здоровье от постоянного горя и забот она  была еще в последнем времени беременности, но радость свидания подкрепляла ее. Тотчас по прибытии в монастырь она пошла в келью старца, но по множеству народа, обычно теснившегося у него, и здоровому человеку трудно было пробраться. А потому она решилась вдали ожидать старца, покуда будет в силах. Но вскоре, к великому своему удивлению, она увидела, что о. Серафим, выйдя из своей кельи, пошел сквозь толпу народа именно в ту сторону, где стояла Беляева. Несказанно изумлена и обрадована она была, что святой старец машет ей рукою и говорит:  «Гряди сюда, раба Божия». Старец, благословив подошедшую и посмотрев на нее, сказал: : «Тяжело тебе, раба Божия, какое горе! Гряди за мною» — и увел ее к себе в келью, не останавливаясь с народом.

Пришедши к нему, она не могла без слез думать о такой чрезвычайной к ней милости старца, не надеясь увидеть его скоро, но вдруг безвредно прошла до кельи. Там о. Серафим посадил ее на обрубок дерева, приглашая отдохнуть, а потом начал кормить ее из деревянной чашки хлебом, размоченным в воде. После сего, как бы предвидя ее вопрос, вдруг начал говорить так: «Нет тебе дороги хромать: тяжело тебе Иовово терпение, но св. Иов много­страдальный все имел: и семейство, и славное имя, и богатство, по все взял Бог у него, все — и детей всех взял». Беляева внезапно залилась слезами и, упав на колени, сказала: «Неужели детей, последнее мое утешение, детей моих, Господь возьмет от меня?» Старец, как бы не замечая ее волнения, сказал: «Все от Иова взял, а потом, ты знаешь, все возвратил сторицею.  Так, раба Божия, все возвратил, и тебе нет дороги хромать»… Он продолжал: «Иовово терпение помни, раба Божия, Иовово терпение! И награду небесную за терпение: Господь даст награду большую».

    Далее последовало исполнение предсказания.

«Вскоре умер муж, потом расстроились дела по имению. С огромным семейством, без средств она надеялась отдохнуть под кровом ее старшего сына, находившегося  на службе, но и это утешение дано ей было не надолго — сын, любящий и добрый, внезапно умер».

   Несчастная судьба остальных двух сыновей прибавила новое горе матери. «Началась тяжелая, бедная старость. Супружества дочерей были несчастны, и вскоре одна из них умерла. Утешением только были слова старца, когда-то тяжело звучавшие, а теперь ободрявшие до такой степени, что при каждом новом испытании она мирилась с ним только потому, что на смирение и терпение обрекли ее слова о. Серафима и они постоянно на ней оправдывались. Небольшой клочок земли, бывший у нее, был от нее отнят. Это вконец подорвало ее силы, и на 78-м году Беляева скончалась, утешив перед кончиною окружающих тем, что о. Серафим теперь исцелил ее от всех стра­даний».

Когда эта женщина по время свидания с архиеп. Воронежским Антонием (около 1831 года) передала ему предсказание преподобного Серафима и попросила наставления в утешение, владыка ответил ей:

«Что же я моту прибавить к утешению вашему, если такой великий старец, как о. Серафим, открыл нам всю будущность вашу и указал на пример смирения и терпения, за которые ожидает вас небесная щедрая награда».

Священный символизм таинства чуда, соединенный с пред­видением (знание как обладание и мощь), мы видим на следующем примере.

«11-летний мальчик, Андрей Корсаков, заболев глазами, почти ослеп. Родители его, приехав в 1829 году в Саров и прождав пять дней (преподобный Серафим в это время находился в затворе), были приняты великим старцем». Вот как рассказывает о самом исцелении — впоследствии подробно о нем осведомленная — жена исцеленного:

« Пригласив к себе больного отрока с его матерью словами «гря­дите, грядите», он  благословил их и потом начал дуть больному в уши и глаза, и в то же время оградил его голову крестным знамением. Потом, еще раз благословив больного, он сказал ему: «Будешь здоров». Наконец, при выходе больного из кельи, вслед за пред­сказанием выздоровления, предрек ему и имя будущей его супруги, именно он сказал: «Ты будешь женат на Серафиме». А матери его сказал: «Грех праздника не почитать», — открывая этими словами то, что она согрешила на пути в Саров. Едва только вышли они из кельи о. Серафима, как тотчас же больной ощутил в себе силу молитв и благословения великого старца, — он снова увидел свет Божий, а через месяц совсем сделался здоров. Исполнение же предсказания о. Серафимом больному отроку, касательно имени будущей его супруги, оправдалось тогда, когда я, Серафима, сде­лалась его женою».

Необходимо остановиться на исцелении Н. Л. Мотовилова, так как впоследствии преподобный Серафим сделал его собе­седником своим и передал ему учение о цели жизни христиан­ской и учение о Святом Духе. Кроме того, сообщение это, как сделанное самим исцеленным, человеком интеллигентным и не­заурядным, приобретает особенный критический интерес ввиду того, что подлинность его сомнению не подлежит. Событие относится к сентябрю 1831 года.

«Великий старец Серафим исцелил меня от тяжких и неимоверных, великих ревматических и других болезней, с расслаблением всего тела и отнятием ног,   скорченных и в коленках распухших, с язвами пролежней на спине и боках, коими страдал неисцелимо более трех лет. Исцеление это было следующим образом. Велел я везти себя, тяжелобольного, из сельца Бритвина, Нижегородского Лукояновского  имения моего, к батюшке о. Серафиму. 5 сентября 1831 года я был привезен в Саровскую пустынь; 7 сентября и 8, на день Рождества Божией Матери, удостоился иметь я две беседы, (…) с батюшкой о. Серафимом: до обеда и после обеда в монастырской келье его, но исцеления еще не получил. А когда на другой день, 9 сентября, привезен был я к нему в ближнюю его пустыньку, близ его колодца, и четверо человек, носившие меня на своих руках, а пятый, поддерживавший мне голову, принесли меня к нему, находящемуся в беседе с народом, во множестве приходившим к нему, тогда возле большой и очень толстой стены, и до сего времени  на берегу реки Саровки существующей, на его сенокосной пожнинке, меня посадили. На просьбу мою помочь мне и исцелить меня он сказал: «Да ведь я не доктор, к докторам надобно относиться, когда хотят лечиться от болезней каких-нибудь». Я  подробно рассказал ему бедствия мои и что я все главные способы лечения испытал,  но ни от одного способа не получил исцеления болезней моих и затем ни в чем уже не
полагаю себе спасения и не имею другой надежды получить исцеление от недугов,  кроме  как  только лишь благодатью  Божиею. Но будучи грешен и не имеючи  дерзновения сам ко Господу Богу, прошу его святых молитв, чтобы Господь исцелил   меня. И он сделал мне вопрос: «А веруете ли вы в Господа Иисуса Христа, что Он  есть Богочеловек, и в Пречистую Его Божию Матерь, что Она есть Приснодева?» Я отвечал: «Верую». — «А веруете ли, — продолжал он меня спрашивать, — что Господь как прежде исцелял мгновенно и одним словом Своим или прикос­новением   Своим все недуги, бывшие в людях, так и ныне так же легко и мгновенно может по- прежнему исцелять требующих помощи одним же словом Своим, и что ходатайство к Нему Божией Матери за нас всемогуще, и что по сему Ее ходатайству Господь Иисус Христос и ныне так же мгновенно и одним словом может исцелить вас?» Я отвечал, что истинно всему этому всею душою моею и всем сердцем моим верую, и если бы не веровал, то не велел бы везти себя к вам. «А если веруете, — заключил он, — то вы здоровы уже!» — «Как здоров, — спросил я, — когда люди мои и вы держите меня на руках». — «Нет! — сказал он мне, — вы совершенно всем телом вашим теперь уже здоровы вконец!» И он приказал державшим меня на руках своих людям моим отойти от меня, а сам, взявши меня за плечи, приподнял от земли и, поставив на ноги мои, сказал мне: «Крепче стойте, тверже утверждайтесь ими на земле, вот так; не робейте, вы совершенно здо­ровы теперь». И потом прибавил, радостно смотря на меня: «Вот,
видите ли, как вы хорошо теперь стоите». Я отвечал: «Поневоле хо­рошо стою, потому что вы хорошо и крепко держите меня». И он, отняв руки свои от меня, сказал: «Ну, вот уже и я теперь не держу вас, а вы и без меня все крепко же стоите; идите же смело, батюшка мой. Господь исцелил вас, идите же и трогайтесь с места». Взяв меня за руку одною рукою своею, а другою в плечи мои немно­го поталкивая, повел меня по траве и по неровной земле, около большой сосны, говоря: «Вот, ваше Боголюбие, как вы хорошо пошли!»  Я отвечал: «Да, потому что вы хорошо меня вести изволите!» — «Нет, — скачал он мне, отняв от меня руку свою, — сам Господь совершенно исцелить вас изволил, и Сама Божия Матерь о том Его упросила, вы и без меня теперь пойдете и всегда хорошо ходить будете; идите же», — и стал толкать меня, чтобы я шел. «Да я эдак упаду и ушибусь…» — сказал я. «Нет, — противоречил он мне, — не ушибетесь, а твердо пойдете…» И когда я почувствовал в себе какую-то свыше осенившую тут меня силу, приободрился немного и твердо пошел, то он вдруг остановил меня и сказал: «Довольно уже, — и спросил: — что, теперь удостоверились ли вы, что Господь вас дей­ствительно исцелил во всем и по всем совершенно? Отъял Гос­подь беззакония ваши и грехи ваши очистил есть Господь. Ви­дите ли, какое чудо Господь сотворил с вами ныне: веруйте же всегда несомненно в Него, Христа Спасителя нашего, и крепко надейтесь на благоутробие Его к Вам, всем сердцем возлюбите Его и прилепитесь к Нему всею душою вашею и всегда крепко надейтесь  на Него и благодарите Царицу Небесную за Ее к вам великие милости. Но так как трехлетнее страдание ваше тяжко изнурило вас, то вы теперь не вдруг помногу ходите, а постепенно: мало-помалу приучайтесь к хождению и берегите здоровье ваше, как драгоценный дар Божий…» И довольно потом еще побеседовав со мною,  отпустил меня на гостиницу совершенно здоровым. Итак, люди мои пошли одни из леса и ближней пустыньки до монастыря, благодаря Бога и дивные милости Его ко  мне явленные в собственных глазах их, а я сам один сел с гостиником, отцом Гурием, твердо без поддержки людской, сидя в экипаже, возвратился в гостиницу Саровской пустыни. А так как многие богомольцы были со мною при исцелении моем, то прежде меня возвратились в монастырь, всех возвещая о великом чуде этом».

    Существует еще удивительное сообщение о чудесном стоянии святого в воздухе, полное глубокого смысла. В нем сказывается сила молитвенной устремленности, побеждающей «естества чин».

    Говорит святой старец внесенному к нему в келью больному:

    «Ты, радость моя, молись, и я буду за тебя молиться, только смотри лежи, как лежишь, и в другую сторону не оборачивайся».

Больной долго лежал, повинуясь словам старца. Но терпение его ослабело, любопытство подстрекало взглянуть, что делает старец. Оглянувшись же, он увидел о. Серафима стоящим на воздухе в молитвенном положении и от неожиданности и необычайности видения вскрикнул.

Отец Серафим, по совершении молитвы, подойдя к нему, сказал:

«Вот, ты теперь будешь всем толковать, что Серафим — святой, молится на воздухе… Господь тебя помилует… А ты смотри, огради себя молчанием и не поведай того никому до дня  преставления моего, иначе болезнь твоя опять вернется».

Подобный же случай передает летопись; преподобный Серафим пошел в пустыньку в сопровождении Анны Алексеевны и трех сестер; А.А. передает об этом событии в таких словах:

«Идем это мы лугом, трава зеленая, да высокая такая… оглянулись, глядим, а батюшка-то и идет на аршин выше земли, даже не касаясь травы. Перепугались мы, заплакали и упали в ножки, а он говорит нам:

«Радости мои! никому о сем не поведайте, пока я жив, а после моего отшествия от вас, пожалуй, и скажите!».

Знание тайн и власть над ними с особенной силой обнаруживаются у преподобного в самом важном — в видении часа смертного. В 1832 году преподобный Серафим  предсказал кончину Алексея Мефодьевича Прокудина, и обстоятельства этого предсказания сопровождались символикой, отмеченной чертами печальной величавости. Это произошло летом 1832 года, когда А. М. Прокудин посетил Саровскую пустынь вместе с Аксаковыми.

Прощаясь с ним при отъезде, преподобный Серафим пригласил его в свою келью. Здесь он вышел к Прокудину с пучком зажженных восковых свечей. Налепив четыре свечи на краях стоявшего в сенцах своего гроба, преподобный Серафим поманил к себе Прокудина и затем пристально и грустно взглянул ему в глаза. Перекрестив дубовый гроб широким пастырским крестом, он глухо, но торжественно проговорил: «В Покров!»

Слова святого старца и Прокудиным, и присутствовавшими были поняты, как предсказание его, Прокудина, кончины.

Предсказание преподобного Серафима сбылось в тот же год сверх всякого ожидания, потому что Прокудин в этот самый день чувствовал себя бодрым и весело принимал многочисленных гостей, приехавших поздравить его с принятием Святых Тайн. Вдруг в половине третьего часа пополудни он, кого бедные и богатые называли другом нищих и убогих, опустился на кресло и умер тихо и незаметно, как засыпает младенец на коленях матери».

Есть сведения о том, что смерть своего брата Алексей святой старец тоже предсказал. Именно преподобный во время своего пребывания в Курске в 1785 году сказал брату: «Знай, что, когда и умру, и твоя кончина вскоре затем последует». И действительно, незадолго до получения известия о преставлении брата-угодника им овладела сильная тоска. Он, отговев, исповедался и причастился.

   Получив же известие о смерти брата, скоро сам скончался, по совершении над ним таинства елеосвящения.

Известны еще случаи предсказаний им смерти и смертного часа. Однако мы остановимся на одном, где ясно сказалось сочетание знаний с властью. Великие подвиги святого, богатство даров Святого Духа, излившихся на него, обнаружились и в духовной властности, простершейся вплоть до распоряжений часом смертным, то есть до состояния сознательного и свободного орудия Божией воли.

Было уже упомянут нише о Михаиле Васильевиче Мантурове, «первенце» среди исцеленных преподобным. Этот Мантуров дал обет добровольной нищеты и oстался  прислуживать своему целителю и исполнять его волю (он много содействовал  устройству Дивеевской общины). Его сестра Елена Васильевна, была в числе 12 сестер этой общины. И ей преподобный дал послушание умереть.

«Призвал paз батюшка Елену Васильевну и сказал: «Ты всегда меня слушала, радость моя, и нот теперь хочу я тебе дать одно послушание. Исполнишь ли его, матушка?» — «Я всегда вас слу­шала, — ответила она, — и всегда готова вас слушать!» — «Во, во, так, радость моя! — воскликнул старец и продолжал, — вот, ви­дишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас, и пришло время ему умирать… Умереть надо ему, матушка, а он еще нужен для обители-то нашей, для сирот-то… Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила-то Васильевича, матуш­ка!..» — «…Благословите, батюшка!» — ответила Елена Васильевна смиренно и как будто покойно. О. Серафим после этого долго-долго беседовал с ней, услаждая ее сердце и касаясь вопроса смерти и будущей жизни. Елена Васильевна молча все слушала, но вдруг смутилась и произнесла: «Батюшка! я боюсь смерти!» — «Что нам с тобой бояться смерти, радость моя! — ответил о. Серафим. — Для нас с тобой будет мини, радость вечная!» Простилась Елена Васильев­на, но лишь шагнула за порог кельи, тут же упала…

Ксения Васильевна подхватила ее, батюшка о. Серафим приказал положить ее в  стоявший к сенях гроб, а сам принес святой воды, окропил Елену Васильевну, дал ей напиться и таким образом привел в чувство. Вернувшись домой, она заболела, слегла в постель и сказала: «Теперь уже я более не встану!» …За эти несколько дней болезни Елена Васильевна особоровалась и насколько возможно часто приобщалась Святых Тайн. Духовник ее о. Василий Садовский, видя ее слабость, посоветовал было ей написать брату Михаилу Васильевичу, который ее сильно любил, но она ответила: «Нет, батюшка, не надо! Мне будет жаль их, и это возмутит мою душу, которая уже не явится ко Господу такою чистою, как то подобает!» На третий день по кончине Елены Васильевны Ксения Васильев­на пошла вся в слезах к батюшке о. Серафиму. Увидев ее, великий старец, любивший покойную праведницу не менее всех сестер, невольно встревожился и, сейчас же отсылая Ксению домой, сказал ей: «Чего плачете? Радоваться надо! На сороковой день придешь сюда, а теперь иди, иди домой! Надо, чтобы все 40 дней ежедневно была бы обедня и, как хочешь, в ногах валяйся у батюшки о. Василия, а чтобы обедни были!» Захлебываясь от слез, ушла Ксения Васильевна, а о. Павел, сосед с о. Серафимом по келье, видел, как батюшка долго-долго ходил растревоженный по комнате своей и восклицал: «Ничего не понимают! Плачут!.. А кабы видели, как душа-то ее летела, как птица вспорхнула! Херувимы и Серафимы расступились! Она удостоилась сидеть недалеко от Святой Троицы, аки дева!»

Когда Ксения Васильевна пришла на сороковой день по смерти Елены Васильевны к батюшке о. Серафиму по его приказанию, то старец, утешая свою любимую церковницу, сказал радостно: «Какие вы глупые, радости мои! Ну что плакать-то! Ведь это грех! Мы должны радоваться; ее душа вспорхнула, как голубица, вознеслась ко Святой Троице. Перед ней расступились Херувимы и Серафимы и вся Небесная сила! Она прислужница Матери Божией, матушка!  Фрейлина Царицы Небесной она, матушка! Лишь радоваться нам, а не плакать должно!»

Следует упомянуть здесь еще о блаженной и святой кончине Марии Семеновны    Мелюковой (схимонахини Марфы), имеющей много общих черт с отшествием Елены Васильевны. Обеим обители блаженных были открыты рукою Великого Старца: наставляя их при жизни, он им был верною опорою и в час смертный, молитвами его превратившийся для них в час необычайного прославления. Будучи еще 13 лет, она поступила вместе со своей сестрой Прасковьей Семеновной в Дивеевскую общину («увязалась за сестрой», по выражению монастырских памятников). Провидя ее праведность, преподобный Серафим оставил ее в обители, несмотря на юный возраст.

«…Отец Серафим, говорит летопись, передавал этому своему духовному другу все тайны, касающиеся будущей славы обители, и даже откровения, полученные им от Царицы Небесной со строгим заповеданием молчания. Эта чудная отроковица была всегда по­гружена в ничем не рассеивающуюся молитву и во всем была руководствуема самим о. Серафимом. Как пример ее безусловного послушания рассказывали, что раз при вопросе родной сестры ее Прасковьи Семеновны о каком-то саровском монахе она удивленно и ребячески невинно спросила: «А какие видом-то монахи, Параша, на батюшку, что ли, похожи?» Удивленная в свою очередь вопросом сестры, Прасковья Семеновна ответила ей: «Ведь ты так часто ходишь в  Саров, разве не видала, что спрашиваешь?» — «Нет, Парашенька, — сказала смиренно Мария Семеновна, — ведь я ничего не вижу и не знаю; батюшка Серафим мне приказал никогда не глядеть на них, и я так навязываю платок на глаза, чтобы только видеть у себя под ногами дорогу». Вот какова была эта юная подвижница, прожившая всего 6 лет в обители и 19 лет от рождения мирно и тихо отошедшая ко Господу (21 августа 1829 года)…»

«…Батюшка о. Серафим пожелал ей дать от себя гроб, дубовый, круглый, выдолбленный. За ним приехала Прасковья Семеновна с Акулиною Васильевною. Сестра Прасковья Семеновна была сильно огорчена, и батюшка принял ее отечески, обласкал и приободрил. Затем, сложив вместе руки Прасковьи Семеновны и Акулины Васи­льевны, он им сказал: «Вы будете теперь родные сестры, а я вам отец, духом вас породил! Мария же схимонахиня Марфа, я ее посхимил! У нее все есть: схима, и мантия, и камилавочка моя, во всем этом ее и положите! А вы не унывайте, матушка, — произнес отец Серафим, обращаясь к Прасковье Семеновне, — ее душа в Царствии Небесном и близ Святой Троицы у престола Божия, и весь род ваш по ней спа­сен будет!»

Отец Серафим всех, кто только приходил в эти дни к нему, посылал к Дивеев  монастырь на похороны Марии Семеновны. Когда прибыл к батюшке родной брат Марии Семеновны, Иван, который также ездил на похороны сестры, зорко осмотрев знакомого ему Ивана Семеновича, тот вдруг сказал: «Да разве ты брат Марии!» — «Да, батюшки», — ответил он. И еще вто­рично, глядя на него, спросил батюшка: «Ты родной брат Марии?» — «Да, батюшка», — опять ответил Иван Семенович. После этого старец долго-долго думал и, еще пристальнее взглянув на стоящего перед ним Ивана, вдруг сделался так радостен и светел, что от лица его как бы исходили лучи солнечные, и Иван должен был закрыться от о. Серафима, не будучи в состоянии смотреть на него. Затем ба­тюшка воскликнул: «Вот, радость моя! Какой милости сподобилась она от Господа! В Царствии Небесном у престола Божия, близ Ца­рицы Небесной со святыми девами предстоит! Она за весь ваш род молитвенница! Она схимонахиня Марфа, я ее постриг. Бывая в Дивееве никогда не проходи мимо, а припадай к могилке, говоря: «Госпоже и мати наша Марфа, помяни нас у престола Божия во Царствии Небесном!»

Благодатная властность святого старца выразилась в участии его в основании монастырей, обителей, церквей, в их процветании, «благосостоянии». Тут и прозорливость его, и дар чудотворный ска­зались во всем блеске. Среди них на первом месте поставим, конечно, Серафимо-Дивеевский женский монастырь (двенадцать верст от Саровской обители).

Основанный в 1780 году Агафьей Семеновной Мельгуновой (в иночестве мать Александра), он как бы весь напитан духом и на­правлением великого подвижника, вследствие чего может считаться его детищем. Преподобный Серафим, будучи еще иеродиаконом, уча­ствовал в предсмертном соборовании матери Александры, совершен­ном Саровскими старцами отцами Пахомием и Исаией. Отцу Пахомию передала она заботу о своих послушницах, а последний, перед своей кончиной, поручил их попечению преподобного Серафима (это было в ноябре 1794 года).

Преподобный был исполнен глубокого уважения к первоначальнице, матери Александре, и в значительной мере на долю почитания памяти этой замечательной подвижницы конца XVIII века надо отнести участие, принятое преподобным и  начатом ею деле.

Но так как преподобный не считал духовнополезным постоянное общение сестер-девиц с сестрами, бывшими в замужестве, то он разделил обитель на два отделения. Основание второго отделения (для девиц) совершилось на месте, указанном преподобному Серафиму Божией Матерью. Приказав обнести это место (в ста саженях от Казанской церкви первой общины, основанной матерью  Александрой) канавой и валом, он же повелел поставить им ветряную мельницу о двух поставах для питания Дивеевской общины («Мельница-Питательница»). С   благословения Божией Матери основалась таким образом «Серафимова девичья   мельничная община». Преподобный Серафим сказал, что сама Царица Небесная назвала Себя Верховной ее Игуменьей и указала весь уклад.

«Самое это место, где теперь канавка, ровное и хорошее было место, и на нем-то  и приказывал батюшка вырыть канавку, дабы незабвенна была во веки веков для всех тропа, коею прошла Матерь Божия, Царица Небесная, в удел свой взяв Дивеево». В той же летописи имеется рассказ о. Василия Садовского об этой канавке: «Много чудного говорил батюшка Серафим об этой канавке. Так что канавка эта — стопочки   Божией Матери. Тут ее oбошла сама Царица Небесная. Эта канавка до небес высока. Землю эту взяла в удел сама Госпожа Пречистая Богородица. Тут у меня, батюшка, и Афон, и Киев, и Иерусалим! И как Антихрист придет, везде пройдет, а канавки этой не перескочит!» Подобное же передает и сестра Ксения, в монашестве Капитолина: «О канавке говорил мне батюшка, да и всем говорил, потому что она так вырыта, что эта самая тропа, где прошла Царица Небесная, взяв в удел себе обитель. Тут стопочки Царицы Небесной прошли… стопочки Царицы Небесной, матушка!» О самой общине преподобный Серафим говорил: «Царица Небесная сама ей Игуменьи. Сама Матерь Божия обителью управит, всему Она сама научит, все устроит и укажет… все, все сама совершит, как Ее токмо единой воле здесь-то угодно! Вот на что я, батюшка, отцом называюсь им, гляди! Исповедую тебе и Богом свидетельствуюсь, что ни одного камешка я по своей воле у них не поставил, ниже слова единого от себя не сказал им, и ни единую из них не принимал я по желанию своему, против воли Царицы Небесной! А коли я убогий, которому сама Матерь Божия поручила их, не соизволил своего и своему выполняя лишь только святейшие приказании Ее, кольми паче другим надлежит то, батюшка…»

В 1842 году произошло соединение общин Казанской, основанной матерью Александрой, и Мельничной, основанной преподобным. Новая община стала называться Серафимо-Дивеевской.

К началу XX века Серафимо-Дивеевский монастырь пышно расцвел; строгость же его уклада, равно как и благолепие и чистота стиля, вполне соответствовали большому культурному значению.

В главном пределе собора Святой Троицы этой обители находится две драгоценнейшие святыни: икона «Умиление Божией Матери» (перед которой преподобный почил) и икона «Нерукотворенного образа Спаса», чрезвычайно древняя (более 700 лет) русская нацио­нальная святыня, сопровождавшая русские войска во многих походах и битвах. Кроме того, в ограде монастыря находятся также очень ценные реликвии — заключенные в три деревянных футляра домика: ближняя пустынька (хижина) преподобного Серафима, келья матери Александры и келья старицы Пелагеи Ивановны (Серебрянниковой), Христа ради юродивой (ум. в 1884 году). Там же хранятся и некоторые предметы, оставшиеся после святого. В монастыре с любовью хранят и соблюдают заветы преподобного, сохраняя память о нем до мельчайших подробностей.

К обителям, привлекшим внимание и молитву преподобного, надо отнести Ардатовский Покровский женский монастырь (осно­ван в 1810 году Вассой Дмитриевной Полюховой) и Спасо-Зеленогорский женский монастырь.  Относительно последнего сле­дует заметить, что он возник на месте существовавшей с 1653 го­да и упраздненной в 1974 году антицерковной деятельностью им­ператрицы Екатерины II обители. Кроме того, благословением преподобного основана Знаменская Курихинская женская община (в 1826 году) на месте подвигов пустынницы Анастасии Лога­чевой (в иночестве Афанасии). На подвиг пустынножительства этой подвижницы преподобный призвал благословение Божией Матери и дал знамение: поселиться там, где она ощутит запах курящегося ладана. Ей он посоветовал, между прочим, носить вериги для умерщвления плоти.

Через него Божия Матерь, Приснодева, Начальница целомудрия, Верховная Игуменья, простирала Свой покров и на сестер — дев, собиравшихся во Имя Ее Сына, — Верховного Строителя и Насто­ятеля.

В 1832 году посетил о. Серафима блаженный старец Тимон, живший, как известно, в Надеевской пустыни и не видавший своего духовного наставника и учителя более двадцати лет. В весеннее время, пеший, пришел он в Саровскую пустынь и, добравшись до кельи о. Серафима, ожидал сладостной минуты увидеть его. Но о. Серафим не допускал его до себя. На этот раз он принимал всех. Все беспрепятственно входили к нему: и мужи, и жены; одному Тимону закрыт был вход, и он тщетно простоял у кельи до самого вечера. Наконец было благословлено и ему войти в келью. «Аз же, — говорит старец Тимон, — взошедши, падох ему в ноги и от радости много плакал, что через много лет сподобился видеть еще его в живых, и сказал ему: Отче святый! за что вы на меня, грешного, прогневались и целый день меня до себя не допускали?» Он же меня посадил и начал говорить: «Нет, не тако, отче Тимоне! аз тебя люблю; но это я сделал потому, что ты монах, да еще пус­тынножитель, потому должен ты иметь терпение; да еще испытывал тебя, чему ты научился, живши столько лет в пустыни: не пустой ли ты из нее вышел? А прочие люди — мирские, да еще и больные: их надобно прежде полечить и отпустить,  ибо здравии врача не требуют, но болящий, как Господь сказал. А с тобой надобно при свободном времени больше побеседовать». И тако с ним всю ночь препроводили в беседе».

О. Серафим дал ему, между прочим, следующее наставление: «Сей, отец Тимон, сей, всюду сей данную тебе пшеницу. Сей на белой земле, сей и на песке, сей на камени, сей при пути, сей и в тернии: все где-нибудь прозябнет и возрастет и плод принесет, хотя и не скоро. И данный тебе талант не скрывай в земле, да не истязан  будеши от своего господина; но отдавай его  торжникам: пусть куплю делают. Еще скажу тебе, отче Тимоне: не води и не имей союза с врагами Христовой Церкви…»

О прислуживании церкви и поведении в ней — слова, обращенные к Е. В. Мантуровой и ее послушнице Ксении Васильевне:

«Нет паче послушания, как послушание церкви! и если токмо тряпочкою притереть пол в дому Господнем, превыше всякого другого дела поставится у Бога! Нет послушания выше церкви! И все, что ни творите в ней, и как входите и исходите — все должно творить со страхом и трепетом и никогда не престающею молитвою, и никогда в церкви, кроме необходимо должного же церковного, и никогда о церкви ничего не должно говориться в ней! И что же краше, превыше и преслаще церкви! И кого бо токмо убоимся в ней и где же возрадуемся духом, сердцем и всем пониманием нашим, как не в ней, где сам Владыко Господь наш, с нами всегда  соприсутствует!» Говоря это, батюшка сиял от восторга неземною радостью!

Глава VI

УЧЕНИЕ ПРЕПОДОБНОГО СЕРАФИМА

Говоря об учении преподобного Серафима, мы должны пере­нестись мыслью к тем временам, когда богословие являлось плодом подвига, озаренного созерцанием высочайших тайн. Начиная с ап. Иоанна Богослова, «ученика, которого любил Иисус», и кончая такими светилами богословской мысли, как Григорий Назианзин, Василий Великий, Григории Нисский, Максим Исповедник, Симеон Новый Богослов и др., — все основоположники и излагатели христианского  любомудрия — прежде всего подвижники.

Для преподобного Симеона Нового Богослова богословствование неразрывно связано с мистическим созерцанием Любви-Бога, ибо Бог «наименовался и есть самосущая и ипостасная любовь». Созер­цание это Григорий Богослов выражает в следующих словах: «Я люб­лю Христа, не знаю меры в сей любви и хвалюсь ею».

«Христе Царю! Ты мое отечество, моя крепость, мое блаженство, мое все!»

Подобные же выражения любящего созерцания встречаем у пре­подобного Симеона Нового Богослова.
«Я уязвлен любовию к Нему и доколе не получу Его, сокрушаюсь духом и истаеваю…»

Оставьте меня одного, я не хочу более видеть свет мира сего, ибо я вижу Господа моего… Дозвольте мне не только запереть келью и сидеть внутри ее, если я даже, вырывши яму, сокроюсь там и буду проводить жизнь вне всего мира, созерцая бессмертного Создателя и Господа, желая умереть из-за любви к Нему».

Из приведенных текстов знаменитых отцов церкви, удо­стоившихся наименования «богослов», мы видим, что в основе богословствования правильного, благочестивого и соразмерного лежит прежде всего любовь. Необходимо вспомнить также, что наиболее философское и наиболее «богословское» Евангелие принадлежит апо­столу любви Иоанну. Настроение обоих богословов — крайне напря­женная аскеза. Она-то и выращивает избыток любомудрия. «Любомудрствовать о Боге можно не всякому,  это приобретается не дешево и не пресмыкающимся по земле», — вещает Григорий Богослов. Со­гласно Назианзину, как говорит иеромонах Пантелеймон, «пред­варительно надо преодолеть в человеке вещественное, надо очистить слух и мысли. Без этого небезопасно вдаваться в богословствование». Святитель говорит с иронией о скороспелом богословствовании и осо­бенно восстает против тех, которые «составили из нечестия науку». Вот совет Григория Богослова желающим стать богословами: «Хочешь со временем стать богословом? Соблюдай заповеди и не выступай из повелений. Ибо дела, как ступени, ведут к созерцанию». Для бого­слова необходимо «иметь руководителем Духа»… Только при со­действии Его «можно… о Боге мыслить и говорить и слушать». Таким образом, для тот чтобы стать богословом, необходимо «очищение се­бя, соблюдение заповедей, созерцание и руководство Духа Святого, возможное, конечно, только в Церкви».

О нем, об этом пути, впервые ясно говорит преподобный Серафим и сиянием лика своего подтверждает правду свидетельства: «Тогда праведники просветятся, как солнце».

Издавна круг считается символом вечности. Логически «раз­решить» его невозможно. Остается только одно: включиться в него, войти в него — и в этом кругу  вечности самому стать вечным и блаженным. Преподобный Серафим не «разрешает» только что упо­мянутого круга «неизглаголанной тайны» и тем более не разрывает его… он становится внутри его — дан ему доступ — и круг из не­проходимой ограды превращается в сияющее окружение, в венец вечного блаженства и вечной славы.

У этого подвижника как в житии, так и в богословии — благо­честии — древняя вера, древние пути и — новые достижения, новые слова и дела, новые знамения. Впрочем, вечное и есть новое. А истинное новое — вечное.

Здесь опять проступает и выясняется особое отношение препо­добного к Божией Матери.

Приснодева Мария есть начало обновления («радуйся, Ею же обновляется тварь!»). Силою Святого Духа и Личным Своим подвигом Она стала «неопалимой купиной», горящей огнем вечного Богорождения, которое и есть обновление («бессеменного зачатия Рождество несказанно есть Матере безмужния нетленен плод, Божие бо рождение обновляет естество»).

Божия Матерь есть Человек—Тварь, и в ней идеальное Человечество, прежде Страшного Суда получившее предельное прославление. В силу этого Ее образ есть знамение удавшегося мира, символ «наилучшего из всех возможных миров» — символ и душа вечно новой Твари, в Которой Бог «всяческая всех». Отворачиваться от Нее — значит отворачиваться от своего нуменального, нетленного, подлежащего оправданию и блаженству; отходить от Нее — значит лишать себя Дара Духа Святого — истинно человеческого, то есть вечно нового, нетленного и духоносного, значит лишить себя Бога «вселящего юность» и обновляющего ее «яко орля». Лишиться ее — значит подсечь себе орлиные крылья.

Поэтому отношение преподобного Серафима к Божией Матери есть образ  отношения к Ней всякого, жаждущего оправдания и блаженства. Об этом отношении надо радоваться, как о каком-то неслыханно богатом даре всему Человечеству, вложенному Всемирной Славой в чистые руки праведника. Это есть образ вечного  блаженства. Ибо Божия Матерь и есть Вечное Блаженство («сия боя вися Небо и  Божества»). Само Блаженство в конкретном выражении и воплощении, «О Тебе радуется (то есть блаженствует), Благодатная, всякая тварь, ангельский собор и человеческий род».

Став учеником Божией Матери (а таким мы можем назвать преподобного Серафима, ибо важнейшие моменты его жизни опре­делялись Ее исцелениями и велениями), великий святой мог постигнуть то, что открыла ему исходящая от Отца Сила — особым образом и в высочайшей степени почившая на Госпоже Владычице… Вместе же с этим постижением Сокрытой Тайны дано было ему узнать еще на земле «вечное блаженство», «райскую сладость». И не только самому узнать, но и сделать ее соучастниками и свидетелями обыкновенных, только добрых и верующих людей. Последнее полно глубочайшего смысла. Дар Божией Матери преподобному был действительно даром для всех.

Здесь какой-то выход из традиционных рамок (потому что они добросовестно и любовью пройдены), веселая, радостная, счастливая наука на гранитной основе Церкви и ее преданий.

Признаком этой вечно обновляемой новизны, того, что ап. Павел называет «многообразной» (собственно многоцветной) премудростью Божией (Еф. 3, 10), является еще и то, что у преподобного Серафима не было учеников в тесном смысле  этого слова. Так и он сам в том же смысле никогда не был учителем (от всех настоятельских мест он всегда наотрез отказывался).

И благодаря, быть может, этому он одухотворил, облагодетель­ствовал многие тысячи и стал светильником русской церкви, вы­разившим через нее стихию православия. «Наставником монахов» он стал потому, что был «собеседником ангелов».

И тем не менее, повторяем, никто не может назваться его учеником. Даже Н. А. Мотовилов, удостоившийся принять его откро­вение о Святом Духе и видения его в сияющей славе, называл себя не более как служкою преподобного. И это не было только смирением или скромностью.

В области Святого Духа ни науки, ни учительства быть не может. Может быть лишь духоносный образ, от созерцания которого начинает сиять и блаженствовать и сам созерцающий. Мы знаем такой неизреченный образ среди Таинств Церковных — это Ев­харистия, таинство и тайна, тайна абсолютно духовная, Рай на земле, трапеза Нового Иерусалима. Евхаристии не научаются, ее принимают, ее приобщаются. Так же — и от духовного образа. «Поучения» же (так же, как и подвиг) — ступени.

Светлый, радостный, «сладкий для видения» лик подвижника, изнурявшего себя сверхчеловеческой аскезой, есть знамение вечных сверхчеловеческих радостей. Пение им перед своим отшествием пасхальных песен менее всего означает только индивидуальные особенности его молитвенных приемов. Пасхальная радость препо­добного — это радость «победы, победившей мир», — вечная радость, «которой никто не отнимет», радость, в лучах которой «скучные песни земли» просто умолкают и забываются.

Говоря о наставлениях, поучениях и богословских размыш­лениях, оставленных преподобным, необходимо иметь в виду, что они выражают прежде всего церковную святость, вне которой нет подлинно ценного.

Острая, исключительная память и неустанное прилежание помогли ему овладеть Священным Писанием, святоотеческой, житийной и аскетической литературой в небывалых размерах. Про него можно было сказать, что он был как бы упитан святой письмен­ностью и благочестивым преданием, и это до такой степени, что малейший изгиб его собственной, всегда творческой и оригинальной мысли как плющом обивался свидетельством от Писания и святых отцов. Если присоединить к этому необыкновенный дар слова, ко­торый вообще лучше всего охарактеризовать словами философа как «способность обыкновенным языком говорить необыкновенные вещи» — то можно сказать, что преподобный представлял пластический и богатый материал для формирования его силой Духа в образ «доброты древней», надмирной красоты… Задание его жизни было выполнено: духовно-прекрасная личность была сформирована, и Дух не замедлил осиять ее вечной славой в залог вечной и святой памяти. От преподобного Серафима осталось мало написанного, да и это малое оказалось значительно ретушированным. Но и в таком виде оставшееся представляет неоценимое сокровище: сказанное им «на ухо» было возвышено и возвышается «с кровель».

Важнейший же момент его учения — о Святом Духе и о цели христианской жизни — был воспроизведен и записан исцеленным им Н. А. Мотовиловым, человеком, как мы уже сказали, образо­ванным, умным и большой духовности.

* * *

Записки Николая Александровича Мотовилова пролежали в Дивеевском  монастыре более 60 лет. В 1902 году С. А  Нилус получил их от старицы Елены Николаевны, вдовы Мотовилова. И с разрешения игуменьи Марии С. А. Нилус опубликовал их в 1903 году в «Московских ведомостях» (июль) под заглавием: «Дух Божий, явно почивший на отце Серафиме Саровском в беседе его о цели христианской жизни». Впоследствии они были перепечатаны Л. Денисовым в его «Житии преподобного Серафима Саровского». Этим же текстом С.А. Нилуса воспользовался о. П. Флоренский в своей книге «Столп и утверждение истины» (М., 1914, Письмо пятое).

 Мотовилов пишет:

«Это было в четверг. День был пасмурный. Снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно густая, снежная крупа, когда  батюшка отец Серафим начал беседу со мной на ближней пожнинке своей, возле той же его ближней пустыньки, против речки Саровки, у горы, подходящей близко к берегам ее.

Поместил он меня на пне только что срубленного им дерева, а сам  стал против меня на корточках.

— Господь открыл мне, — сказал великий старец, —  что в ребячестве вашем вы усердно желали знать, в чем состоит цель жизни нашей, христианской, и у многих великих духовных особ вы о том неоднократно спрашивали.

Я должен сказать тут, что с 12-летнего возраста меня эта мысль неотпустимо тревожила, и я действительно ко многим из духовных лиц обращался с этим вопросом, но ответы их меня не удовлетворяли. Старцу это было неизвестно.

— Но никто, — продолжал отец Серафим, — не сказал вам о том определительно. Говорили вам: ходи в церковь, молись Богу, твори заповеди Божии, твори добро — вот тебе и цель жизни христианской. А некоторые даже негодовали на вас за то, что вы заняты небого­угодным любопытством, и говорили вам: высших себя не ищи. Но они не так говорили, как бы следовало. Вот я, убогий Серафим, растолкую нам теперь, в чем действительно эта цель состоит.

Молитва, пост, бдение и всякие другие дела христианские, сколько ни хороши они сами по себе, однако не в делании только их состоит цель нашей христианской  жизни, хотя они и служат необходимыми средствами для достижения ее. Истинная же цель нашей христианской жизни состоят в стяжании Духа Святого Божиего. Заметьте, батюшка, что лишь только ради Христа делаемое доброе дело приносит нам плоды Святого Духа. Все же не ради Христа делаемое, хотя и доброе, но мзды в жизни будущего века нам не представляет да и в здешней жизни благодати Божией тоже не дает. Вот почему Господь Иисус Христос сказал: «Всяк иже не собирает со Мною, той расточает». Доброе дело нельзя иначе назвать как собиранием, хотя оно и не ради Христа делается, однако же добро. Писание говорит: «Во всяком языце бояйся Бога и делаяй правду приятен ему есть». И как видим из по­следовательности священного повествования, этот «делаяй правду» до того приятен Богу, что Корнилию сотнику, боявшемуся Бога и де­лавшему правду, явился ангел Господень во время молитвы его и ска­зал: «Пошли в Иоппию к Симону усмарю, тамо обрящеши Петра и той ти речет глаголы живота вечнаго, в них спасешися ты и весь дом твой».

Итак, Господь все свои Божественные средства употребляет, что­бы доставить такому человеку за свои добрые дела не лишиться на­грады в жизни пакибытия. Но для этого надо начать здесь правою ве­рою в Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, пришедшего в мир грешных спасти, и приобретанием себе благодати Духа Святого, вводящего в сердца наши Царствие Божие и прокладывающего нам дорогу к приобретению блаженства жизни будущего века. Но тем и ограничивается эта приятность Богу дел добрых, не ради Христа де­лаемых. Создатель нам дает средства на их осуществление. За челове­ком же остается осуществить их или нет. Вот почему Господь сказал евреям: «Аще не бысте видели, греха не бысте имели. Ныне же глаго­лите — видим, и грех ваш пребывает на вас». Воспользуется человек, подобно Корнилию, приятностью Богу дела своего, не ради Христа сделанного, и уверует в Сына Его, то и такого ради дело вменится ему как ради Христа сделанное только за веру в Него. В противном случае человек не вправе жаловаться, что добро его не пошло в дело. Этого не бывает никогда, только при делании какого-либо доброго дела Христа ради, ибо добро, ради Него сделанное, не только в жизни бу­дущего века венец правды ходатайствует, но и в здешней жизни пре­исполняет человека благодати Духа Святого, и притом, как сказано, «не в меру бо дает Бог Духа Святаго, Отец бо любит Сына и все дает в руце Его».

Так-то, ваше Боголюбие! Так в стяжании этого-то Духа Божиего и состоит истинная цель нашей жизни христианской, а молитва, бде­ние, пост, милостыня и другие ради Христа делаемые добродетели — только средства к стяжанию Духа Божиего.

• Как же стяжание? — спросил я батюшку Серафима. — Я что-то не понимаю.
• Стяжание все равно, что приобретение, — отвечал мне он, — ведь вы разумеете, что значит стяжание денег. Так все равно и стяжа­ние Духа Божиего. Ведь вы, ваше Боголюбие, понимаете, что такое в мирском смысле стяжание? Цель жизни мирской обыкновенных людей есть стяжание денег, а у дворян сверх того — получение почестей, от­личий и других наград за государственные заслуги. Стяжание Духа Божия есть тоже капитал, но только благодатный и вечный, но и он, как и денежный, чиновный и временный, приобретается почти одними и теми путями, очень сходственными друг с другом.

Бог Слово, Господь наш Богочеловек Иисус Христос уподобляет жизнь нашу торжищу, и дело жизни нашей на земле именует куплею, и говорит всем: «Купуйте, дондеже прииду, искупующе время, яко дние лукави суть» — то есть выгадывайте время для получения небес­ных благ через земные товары. Земные товары — это добродетели, делаемые Христа ради, доставляющие нам благодать Всесвятого Ду­ха, без Которого и спасения никому нет и быть не может, ибо: «Святым Духом всяка душа живитится и чистотою возвышается, свет­леется тройческим единством священнотайне». Сам Дух Святой все­ляется в души наши, и это самое вселение в души наши Его, Вседержи­теля, и сопребывание с духом нашим Его Тройческого Единства и да­руется нам лишь через всемерное с нашей стороны стяжание Духа Святого, которое и предуготовляет в душе и плоти нашей престол Божиему Всетворческому с духом нашим сопребыванию, по непре­ложному слову Божиему: «Вселюся в них и похожду и буду им в Бога, и тии будут людие Мои». Конечно, всякая добродетель, творимая ра­ди Христа, дает благодать Духа Святого, но более всего дает молитва, потому что она как бы всегда в руках наших как орудие для стяжания благодати Духа. Захотели бы вы, например, в церковь сходить, да ли­бо церкви нет, либо служба отошла; захотели бы нищему подать, да нищего нет, либо нечего дать; захотели бы девство соблюсти, да по сложению вашему или по усилиям вражеских козней, которым вы по немощи человеческой противостоять не можете, сил нет этого испол­нить; захотели бы и другую какую добродетель ради Христа сделать, да тоже сил нет или случая сыскать не можно. А до молитвы уже это никак не относится: на нее всякому и всегда есть возможность — и бо­гатому и бедному, и знатному и простому, и сильному и слабому, и здоровому и больному, и праведному и грешнику. Велика сила молит­вы, и она более всего приносит Духа Божиего, и ее удобнее всего вся­кому исправлять. Молитвою мы с Всеблагим и Животворящим Богом и Спасом нашим беседовать удостаиваемся, но и тут надобно молить­ся лишь до тех пор, пока Бог Дух Святой не сойдет на нас в известных Ему мерах небесной Своей благодати. И когда благоволит Он посе­тить нас, то надлежит уже перестать молиться. Чего же молиться тог­да ему: «Прииди, и вселися в ны, и очисти ны от всякие скверны, и спаси, Блаже, души наши», когда уже пришел Он к нам, воеже спасти нас, уповающих на него и призывающих Имя Его святое во истине, то есть с тем, чтобы смиренно и с любовью встретить Его, Утешителя, внутрь храмин душ наших, алчущих и жаждущих Его пришествия.

• Ну а как же, батюшка, быть с другими добродетелями, твори­мыми ради Христа для стяжания благодати Духа Святого? Ведь вы мне только о молитве говорить изволите.
• Стяжевайте благодать Духа Святого и всеми другими, ради Христа, добродетелями, торгуйте теми из них, которые вам больший прибыток дают. Собирайте капитал благодатных избытков благости Божией, кладите их в ломбард вечный Божий и не по четыре или по шести на сто, но по сту на один рубль духовный, но даже еще того в бесчисленное раз больше. Примерно: даст вам более благодати Божией молитва и   бдение  —   бдите   и   молитесь;   много  дает  Духа Божиего пост — поститесь; более дает милостыня — милостыню тво­рите, и таким образом о всякой добродетели, делаемой Христа ради, рассуждайте.

Так и извольте торговать духовно добродетелью. Раздавайте дары благодати Духа Святого требующим, по примеру свещи возжженной, которая и сама светит, горя земным огнем, и другие свещи, не угашая своего собственного огня, зажигает во светление всех в других местах. И если это так в отношении земного огня, то что мы скажем об огне благодати Всесвятого Духа Божия?!

• Батюшка,— сказал я, — вот вы все изволите говорить о стяжа­нии благодати Духа Святого как о цели христианской жизни, но как же и где я могу ее видеть? Добрые дела видны, а разве Дух Святой может быть виден? Как же я буду знать, со мной Он или нет?
• Мы в настоящее время, — так отвечал старец, — по нашей поч­ти всеобщей холодности к святой вере в Господа нашего Иисуса Христа и по невнимательности нашей к действию Его Божественного о нас Промысла и общения человека с Богом до того дошли, что, можно сказать, почти все удалились от истинной христианской жизни. Нам теперь кажутся странными слова Священного Писания, когда Дух Божий устами Моисея говорил: «И виде Адам Господа, ходящего в рай», или же когда читаем у апостола Павла: «Идохом в Ахаию, и Дух Божий иде с нами». Неоднократно и в других местах Священного Писания говорится о явлении Бога человекам.

Вот некоторые и говорят: «Эти места непонятны, неужели люди так очевидно могли видеть Бога?» А непонятного тут ничего нет. Произошло это непонимание оттого, что мы удалились от простора первоначального христианского ведения и под предлогом просвеще­ния зашли в такую тьму неведения, что нам уже кажется неудобопостижимо то, о чем древние до того ясно разумели, что им и в обыкно­венных разговорах понятие о явлении Богу не казалось странным. Бо­га и благодать Духа Его Святого люди не во сне видели и не в мечтании, и не в исступлении воображения расстроенного, а истинно во яви. Очень уж мы стали невнимательны к делу нашего спасения, отчего и выходит, что мы и многие другие слова Священного Писания прием­лем не в том смысле, как бы следовало. А все потому, что не ищем благодати Божией, не допускаем ей по гордости ума нашего вселяться в души наши, и потому не имеем истинного просвещения от Господа, посылаемого в сердца людей, всем сердцем ждущих и жаждущих правды.

Когда Господь наш Иисус Христос изволил совершить все дело спасения, по воскресении Своем дунул на апостолов, возобновив ды­хание жизни, утраченное Адамом, и даровал им эту самую адамовскую благодать Всесвятого Духа Божиего. В день Пятидесятницы торжественно ниспослал Он им Духа Святого в дыхании бурне в виде огненных языков, на каждого из них сшедших, и вошедших в них, и наполнивших их силой огнеообразной Божественной благодати, росоносно дышащей и радостворно действующей в душах, прича­щающейся Ее силе и действиям. И вот эту-то самую огневдохновенную благодать Духа Святого, когда она подается нам, всем верным Христовым, в таинстве Святого крещения, запечатлевают в глав­нейших, указанных Святою Церковью местах нашей плоти как веко­вечной хранительницы этой благодати. Говорится: «Печать дара Ду­ха Святого». А на что, батюшка, ваше Боголюбие, кладем мы, убо­гие, печати свои, как не на сосуды, хранящие какую-нибудь высоко­ценимую драгоценность. Что же может быть выше всего на свете и что драгоценнее Даров Духа Святого, ниспосылаемых нам свыше в таинстве крещения, ибо крещенская эта благодать столь велика и столь необходима, столь живоносна для человека, что даже от чело­века-еретика не отьемлется до самой его смерти: то есть срока, обо­значенного свыше по Промыслу Божию для пожизненной пробы че­ловека на земле — на что-де он будет годен и что-де он в этот Богом ему дарованный срок, при помощи свыше дарованной ему силы бла­годати, может совершить. И если бы мы не грешили никогда после крещения нашего, то вовек пребывали бы святыми, непорочными и изъятыми от всякой скверны плоти и духа угодниками Божиими. Но вот в том-то и беда, что мы, преуспевая в возрасте, не преуспеваем в благодати и в разуме Божием, как преуспевал в том Господь наш Иисус Христос, а напротив того, развращаясь мало-помалу, лишаем­ся благодати Всесвятого Духа Божиего и делаемся в многоразличных мерах грешными и многогрешными людьми. Но когда, кто, будучи возбужден идущей нашего спасения Премудростью Божией, решится ради нее на утренневание к Богу и бдение ради обретения вечного своего спасения, тогда тот, послушный гласу ее, должен прибегнуть к истинному во всех грехах своих покаянию и к совершению противо­положных содеянным грехам добродетелей, а через добродетели Христа ради к приобретению Духа Святого, внутри нас действую­щего и внутри нас Царство Божие устраивающего. Благодать Духа Святого, даруемая при крещении во Имя Отца и Сына и Святого Ду­ха, несмотря на грехопадения человеческие, несмотря на тьму вокруг души нашей, все-таки светится в сердце искони бывшим Божествен­ным светом бесценных заслуг Христовых. Этот-то Свет Христов, при обращении грешника на путь покаяния, совершенно изглаживает и следы содеянных преступлений, одевая бывшего преступника снова одеждой нетления, сотканной из благодати Духа Святого, о стяжа­нии которой как о цели жизни христианской я и говорю столько времени вашему Боголюбию.

Если скажу вам, чтобы вы еще яснее поняли, что разуметь под благодатью Божией и как распознать ее, и в чем особливо прояв­ляется ее действие в людях, ею просвещенных. Благодать Духа Свя­того есть свет, просвещающий человека. Господь неоднократно про­являл для многих свидетелей действие благодати Духа Святого в тех людях, которых Он освящал и просвещал великими наитиями Его. Вспомните про Моисея после беседы с Богом на горе Синайской. Люди не могли смотреть на него — так сиял он необыкновенным, светом, окружавшим его. Он даже принужден был являться народу не иначе как под покрывалом. Вспомните преображение Господа на го­ре Фаворе.

«И быша ризы Его, блещущие яко снег, и ученицы его от страха падоша ниц». Когда же Моисей и Илия явились Ему, то, чтобы скрыть сияние света Божественной благодати, ослеплявшей глаза учеников, «облако», сказано, «осени их». И таким-то образом благо­дать Всесвятого Духа Божия является в неизреченном свете для всех, которым Бог являет действие ее.

• Каким же образом, — спросил я батюшку отца Серафима, — узнать мне, что я нахожусь в благодати Духа Святого?
• Это, ваше Боголюбие, очень просто!— отвечал он мне, — поэтому-то и Господь говорит: «Вся проста суть обретающим разум…»
  Находясь в этом разуме, и апостолы всегда видели, пребывает ли Дух Божий в них или нет, и, проникнутые им и видя сопребывание с ними Духа Божиего, утвердительно говорили! что дело их свято и вполне угодно Богу. Этим и объясняется, почему они в посланиях своих пи­сали: «Изволися Духу Святому и нам», и только на этих основаниях и предлагали свои послания как истину непреложную на пользу всем верным — так святые апостолы ощутительно сознавали в себе присутствие Духа Божиего… так вот, ваше Боголюбие, видите ли вы, как это просто?»

   Я отвечал:

— Все-таки я не понимаю, почему я могу быть твердо уверенным, что я в Духе Божием. Как мне самому распознать Его истинное явле­ние?

Батюшка о. Серафим отвечал:

— Я уже, ваше Боголюбие, сказал вам, что это очень просто, и подробно рассказал вам, как люди бывают в Духе Божием и как должно разуметь Его явление в нас… Что же вам, батюшка, еще на­добно?

    —Надобно, — сказал я,— чтобы я понял это хорошенько!..

    Тогда о. Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:

— Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою!.. Что же ты не смотришь на меня?

    Я отвечал:

— Я не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших мол­нии сыпятся. Лицо ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ло­мит от боли!..

   О. Серафим сказал:

— Не устрашайтесь, ваше Боголюбие, и вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божиего, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть.

И, преклонив ко мне свою голову, он тихонько на ухо сказал мне:

— Благодарите же Господа Бога за неизреченную к вам ми­лость Его. Вы видели,  что я не перекрестился даже, а только в сердце моем мысленно помолился Господу Богу и внутри себя сказал:

   «Господи, удостой его ясно и телесными глазами видеть то сошествие Духа Твоего, которым Ты удостаиваешь рабов Своих, когда благо­волишь являться в свете великолепной славы Твоей». И вот, ба­тюшка, Господь и исполнил мгновенно смиренную просьбу убогого Серафима… Как же не благодарить Его неизреченный дар нам обоим! Этак, батюшка, не всегда и великим пустынникам являет Господь Бог милость Свою. Это благодать Божия благоволила утешить сокрушенное сердце ваше, как мать чадолюбивая по предстательству Самой Матери Божией… Что же, батюшка, не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь — Господь с нами!

Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в средине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо чело­века, с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, ме­няющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и дарующий ярким блеском своим снежную пелену, по­крывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня и великого старца. Возможно ли представить себе то положение, в котором я находился тогда!

• Что же чувствуете вы теперь? — спросил меня о. Серафим.
• Необыкновенно хорошо! — сказал я.
• Да как же хорошо? Что именно?
  Я отвечал:
• Чувствую я такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить не могу!
• Это, ваше Боголюбие, — сказал батюшка о. Серафим, — тот мир, про который Господь сказал ученикам Своим: «Мир Мой даю вам, не яко же мир дает, Аз даю вам. Аще бы от мира бысте были, мир убо свое любил бы, но Аз избрах вас от мира, сего ради ненавидит вас мир. Но дерзайте, яко Аз победих мир». Вот этим-то людям, ненавидимым от мира сего, избранным же от Господа, и дает Господь тот мир, который вы в себе теперь чувствуете. «Мир», по слову апостольскому, «всякий ум преимущий» (Флп. 1,7).
• Что же еще чувствуете вы? — спросил меня о. Серафим.

   —Необыкновенную сладость! — отвечал я.
И он продолжал:

— Это та сладость, про которую говорится в Священном Писании: «От тука дому  Твоего упиются и потоком сладости Твоея напоиши я». Вот эта-то теперь сладость преисполняет и разливается по всем жилам нашим неизреченным услаждением.  От этой-то сладости наши сердца как будто тают, и мы оба исполнены такого блаженства, какое никаким языком выражено быть не может… Что же еще вы чувствуете?

   —Необыкновенную радость во всем моем сердце!
И батюшка отец Серафим продолжал:

—Когда Дух Божий снисходит к человеку и осеняет его пол­ нотою Своего наития, тогда душа человеческая преисполняется неизреченною радостью, ибо Дух Божий радостно творит все, к чему бы он ни прикоснулся, это та самая радость, про которую Господь говорит в Евангелии Своем: «Жена, егда рождает, скорбь имать, яко прийде год ея; егда же родит отроча, к тому не помнит скорби за радость, яко родился человек в мире. В мире скорбни будете, но егда узрю вы, возрадуется сердце ваше, и радости вашея никто не возьмет от вас». Но как бы ни была утешительна радость эта, которую вы теперь чувствуете в сердце своем, все-таки она ничтожна в сравнении с тою, про которую сам Господь устами Своего апостола сказал, что радости той «ни око не виде, ни ухо не слыша, ни на сердце человеку не взыдоша благая, яже уготова
Бог любящим Его». Предзадатки этой радости даются нам теперь, и если от них так сладко, хорошо и весело в душах наших, то что сказать о той радости, которая уготована на небесах плачущим здесь на земле?! Вот и вы, батюшка, довольно поплакали в жизни вашей, и, смотрите-ка, с какою радостью утешает вас Господь еще
в здешней жизни.

• Что же вы еще чувствуете, ваше Боголюбие?
  Я отвечал:
• Теплоту необыкновенную!

— Как, батюшка, теплоту? Да ведь мы в лесу сидим. Теперь зима на дворе, и под ногами снег, и на нас более вершка снегу, и сверху крупа падает… Какая же может быть тут теплота?!

   Я отвечал:

• А такая, какая бывает в бане, когда поддадут на каменку и когда из нее столбом пар валит…
• И запах, — спросил он меня, — такой же, как из бани?
• Нет, — отвечал я, — на земле нет ничего подобного этому благоуханию. Когда, еще при жизни матушки моей, я любил тан­цевать и ездил на балы и танцевальные вечера, то матушка моя опрыснет меня, бывало, духами, которые покупала в лучших модных магазинах Казани, но и те духи не издают такого благоухания…

   И батюшка о. Серафим, приятно улыбнувшись, сказал:

— И сам я, батюшка, знаю это точно так же, как и вы, да нарочно спрашиваю у вас — так ли вы это чувствуете? Сущая правда, ваше Боголюбие! Никакая приятность земного благоухания не может быть сравнена с тем благоуханием, которое мы теперь
ощущаем, потому что нас теперь окружает благоухание Святого Духа Божия. Что же земное может быть подобно ему? Заметьте же, ваше Боголюбие, ведь вы сказали мне, что кругом нас тепло, как в бане, а посмотрите-ка, ведь ни на вас, ни на мне снег не тает и над нами так же. Стало быть, теплота эта не в воздухе, а в нас самих. Она-то и есть та самая теплота, про которую Дух Святой словами молитвы заставляет нас вопиять ко Господу: «Теп­лотою Духа Твоего Святого, согрей мя!» Его-то согреваемые пу­стынники и пустынницы не боялись зимнего мраза, будучи одеваемы, как в теплые шубы, в благодатную одежду, от Святого Духа исткан­ную. Так ведь и должно быть на самом деле, потому что благодать Божия должна обитать внутри нас, в сердце нашем, ибо Господь сказал: «Царство Божие внутрь вас есть». Под Царствием же Божиим Господь разумел благодать Духа Святого. Вот это Царствие Божие внутрь вас теперь и находится, а благодать Духа Святого и отвне осиявает и согревает нас и, преисполняя многоразличным благо­уханием окружающий нас воздух, услаждает наши чувства пренебесным услаждением, наполняя наши сердца радостью неизглаголанною. Наше теперешнее положение есть то самое, про которое апостол говорит: «Царство Божие несть пища и питие, но правда и мир о Дусе Святе».  Вера наша состоит «не в убедительных человеческия мудрости словесех, но в явлениях духа и силы». Вот в этом-то состоянии мы теперь с вами и находимся. Про  это состояние именно и сказал Господь: «Суть нецыи от зде стоящих, иже не имуть вкусити смерти, дондеже видят Царствие Божие, пришедшее в силе»… Вот, батюшка, ваше Боголюбие, какой неизре­ченной радости сподобил нас теперь Господь Бог!.. Вот что значит быть в полноте Духа Святого, про которую святой Макарий Египетский пишет: «Я сам был в полноте Духа Святаго». Этою-то полнотой Духа Святого и нас, тою убогих, преисполнил теперь Господь… Ну, уж теперь нечего более, кажется, спрашивать, ваше Боголюбие, каким образом бывают люди в благодати Духа Святого!.. Будете ли вы помнить теперешнее явление неизреченной милости Божией, посетившей нас?

— Не знаю, батюшка! — сказал я. — Удостоит ли меня Господь навсегда помнить так живо и явственно, как теперь я чувствую эту милость Божию.

—         А я мню, — отвечал мне отец Серафим, — что Господь помо­жет вам навсегда удержать это в памяти вашей, ибо иначе благость его не приклонилась бы так мгновенно к смиренному молению моему и не предварила бы и так скоро послушать убогого Серафима, тем более что и не для вас одних дано вам разуметь это, а через вас для целого мира, чтобы вы сами утверждались в деле Божием и другим могли бы быть полезными. Что же касается до того, батюшка, что я монах, а вы мирской человек, то об этом думать нечего. У Бога взыскуется правая вера в Него и сына Его Едино­родного. За это подается обильно свыше благодать Духа Святого. Господь ищет сердце, преисполненное любовью к Богу и ближне­му, — вот престол, на котором Он любит восседать и на котором Он является в полноте Своей пренебесной славы. «Сыне, даждь ми сердце твое, — говорит Он, — а все прочее Я сам приложу тебе», ибо в сердце человеческом Царствие Божие. «Близ Господь всем призывающим Его во истине, и несть у Него зрения на лица, Отец бо любит Сына и вся даст в руце Его», лишь бы только мы сами любили Его, Отца Нашего Небесного, истинно по-сыновнему. Господь равно слушает и монаха, и мирянина, простого христианина, лишь бы оба были православные, и оба любили Бога из глубины душ своих, и оба имели бы в Него веру, хотя бы «яко зерно горушно», и оба двинут горы. «Един движет тысящи, два же тьмы». Сам Господь говорит: «Вся возможно верующему», а батюшка святый апостол Павел всегласно восклицает: «Вся могу о укрепляющем мя Христе». Не давнее ли еще этого Господь Иисус Христос говорит о верующих в Него: «Веруяй во Мя, яже Аз творю, и той сотворит, и больше сих сотворит, яко Аз иду ко Отцу Моему и умоляю Его о вас, да радость ваша исполнена будет. Доселе не просисте ничесоже во Имя Мое, ныне же просисте и приимете»… Так-то, ваше Боголюбие, все, о чем бы вы ни попросили у Господа Бога, все восприимите, лишь бы только то было в славу Божию, или на пользу ближнего, потому что и пользу ближнего Он же к славе Своей относит, почему и говорит: «Вся, яже единому от меньших сих сотвористе, Мне сотвористе». Так не имейте никакого сомнения, что Господь Бог не исполнил ваших приношений, лишь бы только они шли к славе Божией, шли к пользам и назиданию ближних относились. Но если бы даже и для собственной вашей нужды или в пользу, или выгоды вам что-либо было нужно, и это даже все столь скоро и благопослушливо Господь Бог изволит послать вам, только бы в том крайняя нужда и необходимость настояла, ибо любит Господь любящих Его; благ Господь всяческим, волю же боящихся Его сотворит и молитву услышит».

* * *

Такое же наглядное свидетельство о Духе Святом в неразрывной связи с опытом вечного блаженства было дано преподобным Се­рафимом послушнику Иоанну Тихонову (впоследствии игумен Иоасаф, в схиме Серафим). Только здесь на первое место выступает опыт блаженства, так же как и в беседе с Н. А. Мотовиловым. Иоанн Тихонов передает об этом в следующих словах:

«Вот я тебе скажу об убогом Серафиме, — сказал мне старец: некогда, читая в Евангелии от Иоанна слова Спасителя, что в дому Отца Моего Его обители многи суть, я убогий остановился на них мыслию и возжелал видеть сии небесные жилища. Пять дней и ночей провел в бдении и молитве, прося у Господа благодати того видения. И Господь действительно, по великой Своей милости, не лишил меня утешения по вере моей и показал мне сии вечные кровы, в которых я, бедный странник земной, минутно туда восхищенный (в теле или бестелесно, не знаю) видел неиспо­ведимую красоту небесную и живущих там: великого Предтечу и Крестителя Господня Иоанна, апостолов, святителей, мучеников и преподобных отец наших: Антония Великого, Павла Фивейского, Савву Освященного, Онуфрия Великого, Марка Фраческого и всех святых, сияющих в неизреченной славе и радости, каких око не видело, ухо не слышало, и на помышления человеку не приходило, но какие уготовал Бог любящим Его».

С этими словами о. Серафим замолчал. В это время он склонился несколько вперед, голова его с закрытыми очами поникла долу, и простертою дланию правой руки он одинаково тихо водил против сердца. Лицо его постепенно изменялось и издавало чудный свет, и, наконец, до того просветилось, что невозможно было смотреть на него; на устах же и во всем выражении его была такая радость и восторг небесный, что поистине можно было назвать его в это время земным ангелом и небесным человеком. Во все время таинст­венного своего молчания он как будто что-то созерцал с умилением и слушал что-то с изумлением. Но чем именно восхищалась и наслаждалась душа праведника, знает один Бог. Я же, недостойный, сподобясь видеть о. Серафима в таком благодатном состоянии, и сам забыл бренный состав свой в эти блаженные минуты. Душа моя была в неизъяснимом восторге, духовной радости и благоговении. Даже доселе, при одном воспоминании, чувствую необыкновенную сладость и утешение.

После довольно положительного молчания снова заговорил о. Серафим. Вздохнувши из глубины души, с чувством неизъяснимой радости, он сказал мне: «Ах, если бы ты знал, какая радость, какая сладость ожидает душу праведника на небеси, то ты решился бы во временной жизни переносить всякие скорби, гонения и клевету с благодарением. Если бы сама эта келья наша была полна червей и если бы черви эти ели плоть нашу во всю временную жизнь, то со всяким желанием надобно бы на это согласиться, чтобы не лишиться той небесной радости, какую уготовал Бог любящим Его. Там нет ни болезней, ни печали, ни воздыхания, там сладость и радость неизглаголанные, там праведники просветятся, как солнце. Но если той небесной славы и радости не мог изъяснить и сам батюшка апостол Павел, то какой же другой язык человеческий может изъяснить красоту горняго селения, в котором водворяются праведные души!»

* * *

Только что приведенные свидетельства прекрасно подкрепляют и дополняют друг друга. В них можно отличить две стороны: учение и свидетельство. «Беседа с Мотовиловым» — главным образом учение, подкрепляемое свидетельством. Откровение же, сделанное Иоанну—Иоасафу, — главным образом свидетельство, поясненное учением. Оно сосредоточено преподобным Серафимом в словах Иисуса сына Сирахова, обозначающих отношение Бога и человека: «Сыне, даждь Ми сердце твое, а все прочее Я Сам приложу тебе». Эта формула есть, в сущности, предшественница евангельского речения «Ищите Царствие Божие, и это все приложится вам» (Лк. 12, 31). В подлинном (греческом) тексте, собственно, говорится так: «Ищите царствия Его», то есть Отца (что видно из контекста). Царствие же Отца есть Дух Святой; преподобный Симеон Новый Богослов молится Святому Духу так: «Прииди, царская багряница и священного величествия десница». Второе прошение молитвы Господней «да приидет Царствие Твое» есть несомненно и моление о Святом Духе, как учит об этом св. Григорий Нисский.

Теперь мы вошли в «круг идей» преподобного Серафима. От человека-твари требуется только искания Царства Божия, то есть Святого Духа. Искания не в смысле самочинных шатаний, а в смысле вольной обращенности («даждь ми сердце твое»). Обращен­ность же состоит в посвящении доброго дела Богу, в жертве, так сказать, добрым делом. Перед Господом должна быть зажжена свеча доброго дела — в зависимости от сил и возможностей приходящего. Так как дух наш всегда с нами, то, естественно, первой и всегда надлежащей жертвой должна быть сама обращенность духа к Богу. А это и есть молитва. Если у человека может и не быть «свечи под рукою, то сам он всегда может стать свечой, горящей огнем молитвы. И ответом на этот огонь является вся мощь Фаворского света, превращающая небольшое пламя тварного света в блеск нездешнего Солнца. Вместе же со светом приходят и все прочие дары: мир, тишина, сладость, благоухание, теплота. Доброе дело начинает благоухать и сиять красотой.

Но условие одно: свеча должна гореть перед Господом Иисусом Христом. Потому что «Отец любит Сына и все дал в руки Его». Отвергающий же Сына отвергает и Отца.

Как бы велико ни было доброе дело — оно несоизмеримо с Даром Духа Святого. Поэтому Господом принимается не количество, а качество. И лепта вдовицы была оценена качественно. В акафисте Иисусу Сладчайшему говорится: «Приими малое сие моление наше, яко же приял еси вдовицы два лепта». Этим, между прочим, и указывается на жертвенный характер молитвы: «Воздеяние руку моею жертва вечерня», то есть воздеяния рук моих как вечерняя жертва (Пс. 190, 2).

* * *

Правота христианства есть православное учение о Пресвятой Троице и пронизанность, определимость этим учением мельчайших деталей православного миропонимания. Но так как высказаться об одном лице Святейшей Триединицы нельзя, не высказавшись о Ней целиком, то есть о Прочих Лицах, то и откровение об Одном Лице есть Откровение и о Прочих Лицах.

Откровение преподобного Серафима о Святом Духе есть новый опыт о Пресвятой Троице.

«Бог есть любовь». «Отец любит Сына». «Свят Господь Бог наш». Это все предложения одного и того же значения. Святость Божия есть любовь Отца к Сыну. Бог свят любовью. Излияние Святого духа на тварь в едином акте животворения — любви есть начало творческое: «ниспослание Его Сыном» есть уже не внутритроичный таинственный процесс, а дело милости, соизволение, дар ничего не имеющему нищему от всеимеющего Богача. Необходимо только жаждать этого дара. Тогда нищий станет богатым, тогда он на­сытится. Нищие духом приобретают Царствие Небесное, алчущие насыщаются им.

Само сердце есть дар Божий, и если Господь говорит: «Чадо, даждь ми сердце твое», то исполнить это сладостное повеление значит лишь воздать «Божие Богови». Дав же Богу свое сердце, то есть полюбив Его, мы получаем Его ответную ипостасную Любовь — Святой Дух с Его дарами. На крупицу человеческой любви Он отвечает «прилаганием всего прочего», что «одно только нужно»,— Царства Божия, Любви Своей, Духа Своего Святого.

Нужно только знаменовать эту отдачу сердца Богу. В этом-то и состоит дело. Его и благословляет Господь безмерным приумно­жением в вечности. Стяжание Духа Святого есть, таким образом, пребывание в любви Божией, которая «николи же престает» (1 Кор. 13, 8). Вот о чем свидетельствовал преподобный Серафим, давая вкушать своим собеседникам райское блаженство. Как Бог свят Духом Своим Святым, так и людей освящает Он тем же Духом. Опыт святости, опыт блаженства, опыт любви — едины. Это Единое и дал понять и пережить преподобный Серафим. Вместе с тем это был и опыт вечности во времени, наглядно показывающий стяжание вечного за временное.

Человеку дано время и во времени сущий мир. Среди этого бесконечного разнообразия ему остается лишь выбирать — чем бы и на чем отдать Богу сердце.

Таким образом, изложенное учение о благодати Святого Духа есть вместе с тем и учение о целеположности времени, оценочно-целеположная точка зрения на них sub speciae aeternitatis (в образе вечности), освящающая Дар.

Святость Бога — Его ценность и вообще источник ценности. В стяжании Духа Святого заключается высшая осмысленность че­ловека и содеянного им о Господе.

Понятие и образы «богатства», «имущества», «имения», «со­кровища», «платы» так много и так часто фигурируют в Евангелии (главным образом, в синоптиках), что было бы ошибочно видеть здесь только литературный прием, аллегорию, тем более что в Евангельском контексте часто указывается на реальное соотношение этих «имущественных» образов (нередко взятых в буквальном смыс­ле) с вечными судьбами человека.

Здесь действительно точная, совершенная аналогия: и гениальная экзегеза преподобного Серафима все время погружена всеми своими корнями в самую гущу евангельской онтологии.

Христианская постановка вопроса о направлении, смысле и со­держании временной и временнóй жизни сводится у него к чеканно образной формуле: «Выгадывайте время для получения небесных благ через земные товары».

Вся та сторона беседы с Н. А. Мотовиловым, которую можно назвать учительской (учение), — есть не что иное, как ряд грандиозных и гениальных вариаций на эту тему в своем нарастающем развитии, заканчивающихся «свидетельством истины». «Учительство» переходит в «свидетельство» и само движется им, как присущим ему началом. Сама «беседа» есть дело Того Слова, о Ко­тором в ней идет речь.

Для того чтобы охватить хорошенько столь простое, а в действи­тельности бездонно глубокое понимание «выгадывания времени», обратимся к родственной идее Сен-Мартена (Louis-Claude Saint-Martin жил в 1743—1803 годах, значит, он старший современник преподобного Серафима). Сущность ее сводится к следующему.

«До грехопадения человека времени не было. Время есть резуль­тат первородного греха, оно — необходимый спутник рождения и смерти. Но в то же время оно есть источник нашего восстановления», так как, не имея времени, чтобы искупить грех, мы были бы обрече­ны на вечную гибель: «Одна из самых величественных и самых уте­шительных идей, какие только может человек себе представить, — это идея о том, что время есть только деньги вечности. Да, время есть только подразделенная вечность, и это-то и должно сообщить чело­веку столько радости, столько мужества и надежды. В самом деле, можем ли мы жаловаться на то, что не обладаем более вечностью, ес­ли, дав нам деньги (то есть время), нам дали в то же время средство приобрести ее?» О прямом влиянии идей Сен-Мартена на преподоб­ного Серафима не может быть, конечно, и речи. Зато легко устано­вить преемство учений Саровского чудотворца у преподобного Си­меона Нового Богослова. Такое преемство станет особенно ясным, если мы сопоставим учение преподобного Серафима с мыслями, раз­виваемыми преподобным Симеоном в «Слове 34». Кроме того, пре­подобный Серафим не раз прямо ссылается на этого отца Церкви и в других случаях.

Преподобный Серафим показывает и свидетельствует, при каких обстоятельствах конечная, условно возможная ценность времени и во времени (доброе дело) возрастает в бесконечность, в ценность безус­ловно действительную, пребывающую вовеки.

Но для того чтобы эта свобода реализовалась, стала действи­тельностью, то есть вошла в личное обладание, приобрела персо­нальный лик, необходимо сочетание с Абсолютной Истиной, сочета­ние со Христом — совершение доброго дела во Имя Христа. Христос, как Абсолютная Личность, реализует персональную возможность абсолютной ценности в данной эмпирической личности, сотворяя в ней обитель со Отцом и этим водворяя в ней Царство Отце-Сыновые Любви, то есть царство Духа Святого.

   Царство же Духа есть вместе с тем и Царство Свободы.

Краткое рассуждение это легко и точно аргументируется Свя­щенным Писанием:

«Дух дышит, где хочет» (Иоан. 3, 8), то есть царство Духа есть царство свободы. Вне Духа нет свободы, ибо «так бывает со всяким рожденным от Духа». Но сама свобода дается лишь познанием Ис­тины, ибо она (свобода) как частное благо исходит от Блага Верхов­ного — от Предвечной Истины. Истина же дается только через Христа, так как она пребывает в нем: «Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина освободит вас» (Иоан. 8, 31—32). Вне истины нет свободы, а есть только раб­ство: «Всякий делающий грех есть раб греха» (Иоан. 8, 34). Таким образом, по Христову учению, свобода и необходимость («рабство») не суть равноправные, через отрицание соотносящиеся понятия, как, например, полярные понятия севера и юга, а разнокачественные со­стояния, выражающие пребывание в различных планах, в различных мирах: в подлинном вечном бытии и небытии. Познающая свобода в истине и заблуждающееся рабство во грехе — вот эти уклоны. Пер­вый приводит к возрастанию во блаженстве, второй — к уничтоже­нию в муках.

Опыт дают только Истина и Праведность. Зло же не дает и по­знания своей собственной сущности. Находясь во зле, «лежа во зле», не приобретают и «знания зла» (греха). Самопознание зла и через зло — заведомое contradictio in adjecto (внутреннее противоречие). Чем грешнее разумное существо, тем менее оно осведомлено о смысле им творимого, путаясь лишь в солипсически- психологистическом злом чувстве, в отъединенно-эгоистических душевных переживаниях злой воли, злой эмоции, которую правильнее было бы назвать злым безволием. Опыт есть только у сочетавшихся с Истиной — Христом и в высочайшей мере у Самого Бога-Слова. С высоты Своей познающей и всезнающей любви Оно и сказало: «Отче, отпусти им не ведают бо, что творят» (Лк. 23, 34).

Опыт содержится только в совершенной любви, ибо познать что-либо — это значит полюбить. Бесконечное знание (всезнание) Слова есть Его бесконечная любовь, почившая на Нем от Отца. К вечному Царству знающей Любви — Духа при­общается, Его стяжает тот, кто принял во Христе дар време­ни — свободы. «Не в меру дается Дух» — и всякая заслуга то­нет в Его богатстве и бесконечной щедрости, подобно тому, как всякий какой угодно большой отрезок времени ничтожен в со­отношении с вечностью.

При свете откровения, данного преподобным Серафимом, нахо­дим ключи к пониманию трудного и таинственного смысла двух притчей Господних: о домовладыке, нанимавшем в разные часы ра­бочих для своего виноградника (Мф. 20, 1—16) и о домоправителе неправедном (Лк. 16, 1—13). В обеих притчах подзаконность не знающего вечности (хорошей бесконечности) морально- юридического рационализма («око за око» — закон тожества) всеце­ло уступает место Царству благодати, возвышающейся над рассу­дочными мерками и напояющей «до сытости» всякого, рано или поздно сотворившего «дело Господне». (В дальнейшем обозначим курсивом временные отношения.)

«…Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой. И, догово­рившись с работниками по динарию на день, послал их в вино­градник свой. Вышед около третьего часа, он увидел других,

стоящих на торжище праздно. И им сказал: «идите и вы в вино­градник мой и, что следовать будет, дам вам». Они пошли. Опять вышед около шестого и десятого часа, сделал то же. Наконец, вышед около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих празд­но, и говорит им: «что вы стоите здесь целый день праздно?» Они говорят ему: «никто нас не нанял». Он говорит им: «идите и вы в виноградник мой, и, что следовать будет, получите». Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника правителю своему: «позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых». (И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию.) Пришедшие же первыми думали, что они получат больше; но получили и они по динарию. И получивши, стали роптать на хозяина дома. И говорили: «эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной». Он же в ответ сказал одному из них: «друг! Я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе, разве я не властен делать в своем что хочу? Или глаз твой завистлив оттого, что я добр?» Так будут последние первыми и первые последними…» (Мф. 20, 1—10).

   В этой притче (помимо ее традиционного толкования, которое надлежит приять целиком) раскрывается этико-онтологический и провиденциальный смысл времени. Все начинается с «утра». Пав­шему человеку дается «время» («Я дал ей время покаяться». Откр. 2, 21), в той его форме, которую мы знаем. Время является как многообразие возможностей (модальность свободы). Первый, третий, шестой, девятый, одиннадцатый часы — все это есть многообразие данного и нужного в каждом частном случае. Ценою же всех этих модусов временного многообразия является динарий — вечность, на­ступающая вечером, когда, по слову Откровения, «времени уже не будет» (Откр. 10, 6). Чтобы принять вечерний динарий вечности, надо избрать какой-нибудь из модусов временного многообразия, но обязательно в винограднике Господнем. Двух вечностей нет. Царство Божие едино, как один Бог. Оно уготовано всем, как всем даны времена и сроки. Различие начинается там, где начинаются «счеты» с Дающим и «присвоение» себе заслуг, дающих «право» принять динарии. «Ропщущие» на домовладыку в вечность входят со старыми временными мерками, они не захотели «обновления», они вошли в брак не в брачной одежде. Поэтому тот же самый динарий вечности, всеполнота блаженства в Царствии Божием, которая целиком приемлется не знающими никакой своей заслуги (работавшие один час, «рабы неключимые» — настоящие), отверга­ются приписывающими себе обладание правами на большее (как будто может быть большее Царства Божия). Они в своем высоко­мерии оказываются последними. У них, по словам другой притчи, «отнимается то, что им кажется, что они имеют», и отнимается ими же самими. У твари нет ничего. Ей все дано. А как только она говорит: «имею», «заслужила», «получила право» — наступает самообкрадывание для вечности, и первые делаются последними.

Яркую литургическую иллюстрацию динария вечности (рая), полу­ченного ценою часа делания о Господе, мы видим в церковной песне о разбойнике благоразумном: «Разбойника благоразумного о единем часе надлежит сейчас же, в тот же день — (время) раеви (вечность) сподобил еси Господи» (Великий пяток, утро. Экзапостилларий).

Полное освобождение от подзаконно-юридических оков тожества возвещает притча о домоправителе неправедном (заметим, кстати, что проклятие бесплодной смоковницы, согласно святоотеческой традиции, есть именно осуждение голого законничества, «возвра­щающего обратно свой талант» и беспомощность для вечности).

Эта притча характеризует и выявляет низший тип доброго дела, который все еще годен для вечности и вместе с тем еще раз подчеркивает неимение у,твари ничего своего, ее полную неоправ­данность и неоправдимость с точки зрения подзаконнической. «Не вниди в суд с рабом твоим, яко не оправдится пред тобой всяк живый» (Пс. 142, 2), молится Псалмопевец, он в полном сознании своей несостоятельности именно с подзаконнической точки зрения, и просит «милости» и «правды», а не «справедливости», на базисе которой вообще нет ни оправдания, ни искупления.

«…Один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что он расточает имение его. И, призвав его, сказал ему: «что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем, ибо ты не можешь более управлять». Тогда управитель сказал сам в себе: «что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом: копать не могу, просить стыжусь. Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом». И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: «сколько ты должен господину моему?» Он сказал: «сто мер масла». И сказал ему: «возьми твою расписку и садись скорее напиши: пятьдесят». Потом другому сказал: «а ты сколько должен?» Он отвечал: «сто мер пшеницы». И сказал ему: «возьми твою расписку и напиши: восемьдесят». И похвалил господин уп­равителя неверного, что догадливо поступил, ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде. И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечныя обители» (Лк. 16, 1—9).

Основным моментом всей притчи является то, что домоправитель (тварь) не имеет ничего своего. И должники его, суть должники не его, а Господина. Сам же он (домоправитель) более всех должен Господину. Его богатство — богатство неправедное («неспра­ведливое» — de jure — по праву — ему не принадлежащее). Оно может быть отнято от него во всякий момент и тогда «нечего ему делать»: он создан из ничего, очутится лицом к «ничто», и «ничто» — его единственное достояние. Лишь благостью Господина дана воз­можность принять его в вечные обители через деяние «неспра­ведливое», но доброе: отпуская долг должникам, он делает им добро, и это добро важнее для благого Господина, чем «убыток» в рассудочной справедливости, который он бесследно покрывает Своим «богатством». За «отпускание» пятидесяти мер масла и двадцати мер пшеницы, не принадлежащих ему, а Господину, принимается он в вечные обители. «Чаша холодной воды, поданная одному из малых сих», не теряет награды своей. К тому же и вода, и пшеница, и масло — все Господина. Общий же смысл таков: всюду и везде (даже в самой гуще несправедливости «богатства неправедного») есть возможность на конечное обрести бесконечное и деланным во времени пройти в вечность. Бесконечное разнообразие и пестроту мира и его отношений надо рассматривать именно как представление этих спасительных возможностей. Всегда и всюду может быть сде­лано доброе дело во имя Господа и обретено Его Царствие — Его Дух. Притча заканчивается словами:

«Верный в малом и во многом верен; а неверный в малом неверен и во многом. Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное? И если в чужом не были верны, кто даст вам ваше?» (Лк. 16, 10—11).

Эти слова, являясь в данном случае в условной форме — в притче о талантах, высказываются Господом категорически: «Хо­рошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставляю; войди в радость господина твоего» (Мф. 25, 21). Вряд ли можно сомневаться, что речь здесь идет о требовании использования в благо «таланта», в чем бы он ни состоял — хотя бы и в жалкой возможности неправедного домоправителя — простить долги, сделанные его господину.

Если бы домоправитель был только справедлив, то он не дал бы истинного богатства тому, кто оказал нерадение в распоряжении чужим богатством, — потому тот, кто только справедлив, не имеет абсолютной благости; Бог же абсолютно благ. Такому неверному в чужом Бог не захотел бы дать в полное безотчетное распоряжение вечной собственности, если бы Он действовал только по спра­ведливости. Но справедливость Божия есть вместе с тем и благость. Зная, что в управлении «имуществом», то есть в мирском житии, жизни во времени, освященном вечными дарами (и прежде всего воплощением Слова), домоправитель окажет нерадение, он все же дает ему во владение свое «имущество» и «оставляет» лишь по благости, ибо дальнейшее управление значило бы и еще большее умножение греха нерадения. Казалось бы, что пренебрегшему великим даром угрожает полное банкротство, полная несостоятель­ность, уход в небытие, в тьму кромешную. Но здесь-то и выступает беспредельная благость и «премудрость в тайне сокровенная». И вот, в силу незначительного дара, сделанного домоправителем за счет Господина (в сущности единственное, что мы, тварь, можем сделать на земле), Он прощает все недочеты и оставляет его в домах тех, кого сделал причастниками вечности, — и добро, им сделанное, проникает, как сделанное себе.

Он один может за малое давать бесконечное и за временное — вечное. И не прощает Он одного — пренебрежения своей добротой («зарывания таланта в землю»), что и есть хула на любовь, на Духа Святого.

«Вечная радость за один день подвига на земле» — «Eternellement en joi pour un jour d’exercice sur terre» (Паскаль) — теперь нам должно быть очевидно, что эти exercices, эти «тяготы», во имя Христа перено­симые, упражнения, ради Него совершаемые, уже есть само блажен­ство, сама сладость, которые расцветают, как показал нам преподоб­ный Серафим, в истинный рай уже здесь. Про полную же награду за «работу Господина» нет возможности говорить, ибо это выше всякого слова, да и для того, кто существует еще во времени, — «невыносимо». От произнесения слова о «награде», не «в меру дан­ной», отказался и сам преподобный, свидетельствуя о ней лишь мол­чанием и сиянием лица.

Приведем еще евангельский и новозаветные свидетельства, быв­шие источником учения преподобного Серафима о приобретении веч­ного за временное.

«…Собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не ис­требляют и где воры не подкапывают и не крадут. Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6, 20—21). Еще выпуклее, в тес­нейшей связи с идеей преподобного Серафима эта мысль выражена в Евангелии от Луки:

«Продавайте имения ваши и давайте милостыню. Приготовляйте себе вместилища неветшающие, сокровище неоскудевающее на небе­сах…» (Лк. 12,33).

«Пойди все, что имеешь, продай и раздай нищим и будешь иметь сокровище на небесах» (Мрк. 10, 21).

«Кто принимает пророка во имя пророка, получит награду про­рока; и кто принимает праведника во имя праведника, получит награ­ду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашею хо­лодной воды во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награ­ды своей» (Мф. 10, 41—42). На этом тексте следует остановиться, ибо в нем находится один из ключей к пониманию притчи о домовладетеле неправедном. В самом деле, доброе дело, делаемое во имя не только непосредственно самого Христа, приносит плод, но приносит оно его, будучи совершаемо для того, кто подвизается ради Христа («пророк», «праведник», «ученик»). Так и в притче: добро делается для тех, кто имеет вечные обители и, значит, имеет силу «выхлопотать» в них приют для «обедневшего», но обращающегося к ним с «делом». По­следняя тайна признания дела, что оно совершено во имя Христа, есть, конечно, тайна Самого Христа. Пути от дела ко Христу беско­нечно разнообразны и всецело в Его власти.

Приводим далее текст св. ап. Павла:

«Богатых в настоящем веке увещевай, чтобы они не высоко дума­ли о себе и уповали не на богатство неверное, но на Бога живаго, дающего нам все обильно для наслаждения. Чтобы они благодетель­ствовали, богатели добрыми делами, были щедры и общительны, со­бирая себе сокровище, доброе основание для будущего, чтобы до­стигнуть вечной жизни» (1 Тим. 6, 17).

* * *

«Наставления» преподобного Серафима в своем первоначальном подлиннике никогда напечатаны не были, и, по-видимому, не со­хранились. Приложенные к рукописи первого жития преподобного (написано иеромонахом Сергеем в 1837 году), они были ретуширова­ны митр. Филаретом. Какого типа это была ретушь, видно из слов самого митрополита в письме к архим. Антонию:

«Я позволил себе переместить или дополнить некоторые вы­ражения, частию, чтобы язык был правильнее, частию, чтобы мысли, не довольно полно или не довольно обыкновенно выра­женные, оградить от неправильного разумения и прекословии». Ясно — здесь речь идет о сглаживании особенностей индивиду­ального гения богодуховенного старца и сообщении «настав­лениям» обычного, быть может, даже казенного склада. Мы не должны слишком сурово осуждать за это досточтимого Владыку: из всей цензурной процедуры с изданием первого жития (появилось в 1841 году, значит, через 4 года после написания) видно, что им руководило лучшее желание — дать поскорее ход этим замечательным наставлениям и не подвергнуть их одной участи с «житием». Тяжелой ценой значительного искажения дра­гоценного литературного наследия это было достигнуто. «Настав­ления» из Сергеева жития были напечатаны в книге «Краткое начертание жизни старца Саровской пустыни, схимонаха и пу­стынника Марка» (1839 год, давно уже библиографическая ред­кость). Получилась картина довольно необычная: «Наставления» преподобного Серафима в виде приложения к житию схимонаха Марка (весьма замечательного, впрочем, подвижника).

Число наставлений в этом житии равно 33 — то же, что и в первоначальном тексте иеромонаха Сергия. По нашему мнению, некоторого доверия заслуживают лишь они. Появившиеся позже в различное время и в различных изданиях — по меньшей мере сомнительны. Поэтому мы приводим здесь, главным образом, на­ставления из Сергеева текста, пользуясь изданием Л. Денисова, куда они включены вместе со всеми другими. (С другой стороны, издание 1839 года подверглось наиболее жестокой цензурной урезке. По указанной причине мы будем пользоваться и позднейшими изданиями, особенно если дух текста явно изобличает авторство Саровского чудотворца.)

1. О Боге. «Бог есть огнь, согревающий и разжигающий сердца и утробы. Итак, если мы ощущаем в сердцах своих хлад, который от диавола, ибо диавол хладен, то призовем Господа, и Он, пришед, согреет наше сердце совершенною любовию не только Нему, но и к ближнему. И от лица теплоты изгонится хлад доброненавистника».
2. О таинстве Святыя Троицы. (Опускаем; стиль, язык и содержание этого фрагмента делают весьма вероятным предположение, что здесь мы имеем дело не только с густой ретушью, но с урезкой, до неузнаваемости исказившей оригинал.)
3. О причинах пришествия в мир Иисуса Христа. «Причины пришествия в мир Иисуса Христа, Сына Божия, суть:

1-я. Любовь Божия к роду человеческому: так возлюби Бог мир яко и Сына своего единороднаго дал есть (Ин. 3, 16).

2-я. Восстановление в падшем человеке образа и подобия Божия, как о сем воспевает Св. Церковь (1-й кан. на Рождество Господне, песнь 1-я): истлевша  преступлением по Божию образу бывшаго, всего тления суща, лучшия отпадоша Божественные, жизни, паки обновляет мудрый Содетелъ.

3-я. Спасение душ человеческих: не посла бо Бог Сына Своего в мир, да судит мирови, но да спасется Им мир (Ин. 3, 17).

Итак, мы, следуя цели Искупителя нашего Господа Иисуса Христа, должны жизнь свою препровождать согласно Его Божест­венному учению, дабы через сие получить спасение душам нашим.

(Можно сделать то же замечание, что и о предыдущем фраг­менте.)

• О вере. (Можно сказать то же самое.)
• О надежде. «Все, имеющие твердую надежду на Бога, возродят­ся к Нему и просвещаются сиянием вечного света. Если человек не имеет излишнего попечения о себе из любви к Богу и для дел добро­детели, то таковая надежда есть истинная и мудрая. А если человек все упование свое возлагает на свои дела, к Богу же обращается с молитвою лишь тогда, когда его постигают непредвиденные беды, и он, не видя в собственных силах средств к отвращению их, начинает надеяться на помощь Божию, то такая надежда суетна и ложна.
  Истинная надежда ищет единственно Царствия Божия и уверена, что все земное, потребное для жизни временной, несомненно дано будет» (Чрезвычайно характерное для преподобного выражение. Далее про­ пускаем и приводим заключение.) «Сердце не может иметь мира, до­ коле не стяжает этой надежды. Она умиротворит его и вольет в него радость. Она-то вполне умиротворит его и внесет радость в него. О сей
  надежде сказали святейшие уста Спасителя: Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11, 28), то есть надейся на Меня, и утешишися от труда и страха».
• О любви к Богу. «Стяжавший совершенную любовь существует в жизни сей так, как бы не существовал. Ибо считает себя чуждым для видимого, с нетерпением ожидая невидимого. Он весь изменился в любовь к Богу и забыл всякую другую любовь» (Далее приводим конец.) «…Душа, исполненная любви Божией, во время исхода своего из тела, не убоится князя воздушного, но со ангелами возлетит, как бы от чужой страны на родину».
• О страхе Божием. (По-видимому, сильно ретушировано. При­водим интересный фрагмент.) Два вида страха: «если не хочешь делать зла, то бойся Господа и не делай; а если хочешь делать добро, то бойся Господа и делай».
• О хранении познанных истин. Не должно без нужды откры­вать сердца своего; из тысячи можно найти только одного, который бы сохранил твою тайну.

Когда мы сами не сохраняем ее в себе, то как можем надеяться, что она может быть сохранена другими.

С человеком душевным надобно говорить о человеческих вещах; с человеком же, имущим разум духовный, надобно говорить о небес­ных.

Исполненные духовною мудростию люди рассуждают о духе ка­кого-либо человека по Священному Писанию, смотря — сообразны ли слова его с волею Божиею, и потому делают о нем заключение.

Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах гово­рить не должно; особенно когда в них не примечается и желания к слушанию.

Надобно в сем случае следовать учению св. Дионисия Ареопагита (в книге о небесной иерархии, гл. 2): «Соделавшися сам божественен божественных вещей познанием, и в тайне ума святая сокрыв от неосвященнаго народа, яко единообразная, храни: не бо праведно есть, яко же писание глаголет, повергнути в свиния умных маргаритов чис­тое, световидное и драгоценное благоукрашение. Надобно содержать в памяти слово Господне: не пометайте бисер ваших пред свиниями, да не поперут их ногами своими и, вращеся, расторгнут вы» (Мф. 7, 6).

«А потому всеми мерами должно скрывать в себе сокровище да­рований.

В противном случае потеряешь и не найдешь. (Далее цитату из Исаака Сирина опускаем.)

Когда же надобность потребует или дело дойдет, то откровенно во славу Божию действовать должно по глаголу: потому что путь уже открылся».

(Приведенный фрагмент надо считать чрезвычайно соответ­ствующим всему духовному укладу святого с его внутренним и внеш­ним целомудренным молчанием, накопляющим духовное богатство. Отрывок этот по содержанию своему вплотную примыкает к следую­щему.)

9. О многословии. «Одного многословия с теми, которые про­тивных с нами нравов, довольно расстроить внутренность вниматель­ного человека.

Но всего жалостнее, что от сего может погаснуть тот огонь, кото­рый Господь наш Иисус Христос пришел возврещи на землю сердца: ибо ничто же тако не устужает огнь, от Святого Духа вдыханный в сердце инока ко освящению души, яко же сообращение, и многосло­вие, и собеседование, кроме онаго, еже со чады тайн Божиих, еже к возвращению разума и приближению» (Исаак Сирин, слово 8).

    (Далее опускаем.)

10. О молитве. «Истинно решившиеся служить Господу Богу должны упражняться в памяти Божией и непрестанной молитве ко Иисусу Христу, говоря умом: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного; в часы же послеобеденные можно говорить сию молитву так: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитвами Богородицы помилуй мя грешного; или же прибегать собственно ко Пресвятой Богородице, моляся: Пресвятая Богородице, спаси нас, или говорить поздравление ангельское: Богородице Дево, радуйся. Таковым упражнением при сохранении себя от рассеяния и при соблюдении мира совести, можно приблизиться к Богу и соединиться с Ним. Ибо, по словам св. Исаака Сирина, кроме непрестанныя молитвы мы приблизиться к Богу не можем (слово 69).

Образ молитвы весьма хорошо расположил св. Симеон Новый Богослов (Добротолюбие, часть I, лист 61, слово о трех образах молитвы).

Достоинство же оной хорошо изобразил св. Златоуст: велие, говорит он, есть оружие молитвы, сокровище неоскудное, богат­ство никогда же иждиваемое, пристанище безволненно, тишины вина и тьмам благих корень, источник и мати есть (Маргарит, слово 5, о непостижимом). (Далее немного пропускаем.)

Если в молитве случится плениться умом в расхищение мыслей, тогда должно смириться перед Господом Богом и просить прощения, говоря: согреших, Господи, словом, делом, помышлением и всеми моими чувствы.

Почему всегда должно стараться, чтобы не предавать себя рас­сеянию мыслей: ибо через сие уклоняется душа от памяти Божией и любви Его ко действию диавола, как святой Макарий говорит: все супостата нашего тщания сие есть, да мысль нашу от памятования о Боге и страха и любви отрешит (слово 2, гл. 15).

Когда же ум и сердце будут соединены в молитве и помыслы души не рассеяны, тогда сердце согревается теплотою духовною, в которой воссияет свет Христов, исполняя мира и радости всего внутреннего человека».

    Далее небольшой пропуск до конца.

11. О слезах. «Все святые и отрекшиеся от мира иноки во всю жизнь свою плакали, в чаянии вечного утешения, по уверению Спасителя мира: Блажени плачущие, яко тии утешатся (Мф. 5, 4).

Так и мы должны плакать об оставлении грехов наших. К сему да убедят нас слова Порфироносного: ходящий хождаху и плакахуся, метающе семена своя: грядуще же приидут с радостию, вземлюще рукояти своя (Пс. 125 и слова св. Исаака Сирина: омочи ланите твои плачем очию твоего, да почиет на тебе Святый Дух и омыет тя от скверны злобы твоея. Умилостиви Господа твоего слезами да приидет к тебе (слово 68, об отречении мира).

Когда мы плачем в молитве и тут же вмешивается смех, то сие есть от дьявольской хитрости. Трудно постичь врага нашего тайного и тонкого действия.

У кого текут слезы умиления, такового сердце озаряют лучи Солнца Правды, Христа Бога».

12. О печали. (Начало пропускаем.) «…Душа, исполненная печали, делаясь безумною и иступленною, не может спокойно ни принимать благого совета, ни кротко отвечать на предлагаемые вопросы» (далее пропускаем). «Печаль есть червь сердца, грызущий рождающую его мать». (Далее пропускаем.) «Кто победил страсти, тот победил и печаль. А побежденный страстями не избежит оков печали. Как больной видим по цвету лица, так обладаемый страстию обличается от печали.

Кто любит мир, тому невозможно не печалиться. А презревший мир всегда весел.

Как огонь очищает золото, так печаль по Бозе очищает греховное сердце».

13. О скуке и унынии. (Начало пропускаем.)

«Болезнь сия врачуется молитвою, воздержанием от праздно­словия, посильным рукоделием, чтением слова Божия и терпением; потому что и рождается она от малодушия и праздности и празд­нословия» (Антиох ел. 26, Ис. стр. 212). (Далее пропускаем до конца и приводим весьма важное терминологическое замечание.) «Уныние у святых отцев иногда называется праздностию, леностию и разленением».

14. Об отчаянии. Как осподь печется о нашем спасении,  так человекоубийца- диавол старается привести человека в отчаяние.
    (Далее пропускаем немного.)

«Иуда-предатель был малодушен и не искусен в брани, и потому враг, видя его отчаяние, напал на него и принудил его удавиться; но Петр — твердый камень, когда впал в великий грех, как искусный в брани, не отчаялся и не потерял духа, но пролил горькие слезы от горячего сердца, и враг, увидя их, как огнем палимый в глаза, далеко убежал от него с болез­ненным воплем.

Итак, братия, учит преподобный Антиох, когда отчаяние будет нападать на нас, не покоримся ему, но, укрепляясь и ограждаясь светом веры, с великим мужеством скажем лукавому духу: «Что нам и тебе, отчужденный от Бога, беглец с неба и раб лукавый? Ты не смеешь сделать нам ничего. Христос, Сын Божий, власть имеет и над нами, и над всем. А ты, пагубный, удались от нас. Укрепляемые честным Его крестом, мы попираем твою змииную голову».

15. О болезнях. Тело есть раб, душа царица, а потому сие есть милосердие Господне, когда тело изнуряется болезнями: ибо от сего ослабевают страсти, и человек приходит в себя; да и самая болезнь телесная рождается иногда от страстей.

«Отними грех, и болезни оставят…» (Далее пропускаем.) «Гос­подь создал тело, а не недуг; душу, а не грех. Что же паче всего полезно и нужно? Соединение Богом и общение с Ним посредством любви. Теряя любовь сию, мы отпадаем от Него, а отпадая, под­вергаемся различным и многообразным недугам. Кто переносит болезнь с терпением и благодарением, тому вменяется она вместо подвига и даже более».

С гениальною краткостью здесь набросана превосходная те­одицея: «болезнь» есть privilegium odiosum твари, желающей оста­ваться «при себе».

16. О терпении и смирении. «Надобно всегда терпеть что-нибудь Бога ради с благодарностью.

Наша жизнь — одна минута в сравнении с вечностью; и потому не достойны, по апостолу, страсти нынешнего времене к хотящей славе явитися в нас (Рим. 8, 18).

В молчании переноси, когда оскорбляет враг, и Господу открывай сердце свое.

Когда твою честь кто уничижает, то всеми мерами старайся, что­бы простить ему, по слову Евангелия: от взимающаго твоя не истязуй (Лк. 6,30).

Когда нас люди поносят, то мы должны считать себя недостойны­ми похвалы. Ежели бы были достойны, то бы все кланялись нам.

Мы всегда и пред всеми должны уничижать себя, и, следуя учению св. Исаака Сирина: уничижи себя, и узриши славу Божию в себе (глава 57, л. 121).

Посему возлюбим смирение и узрим славу Божию; иде же бо исте­кает смирение, тако слава Божия источается.

Не сущу свету, вся мрачна; так и без смирения ничего нет в чело­веке как одна тьма».

Здесь мы узнаем центральную идею преподобного о добывании небесного земным: слава Божия — «сияние Божества» — добывается добродетелью смирения, которая есть высшая добродетель (между прочим, уже потому, что неразрывно связана с любовью).

17. О милостыне. (Начало опускаем.) «Пример Петра Хлебодара (Чет. Мин., сент. 22), который за кусок хлеба, поданный нищему, по­лучил прощение во всех его грехах, как это было показано ему в виде­нии, да подвигнет нас к тому, чтобы и мы были милостивы к ближ­ним: ибо и малая милостыня много способствует к получению Царствия Небесного. Творить милостыню должны мы с душевным благорасположением, по учению св. Исаака Сирина (слово 89, л. 168 об.): аще даси что требующему, да предварить даяние твое веселие ли­ца твоего, и словесы благими утешай скорбь его. Так как милостыня может быть средством стяжания Духа Святого только в том случае, если она совершается о Христе (хотя во всех случаях остается добрым делом), то «душевное благорасположение», «словесы благия», «веселие лица» — надо считать признаками о Христе совершаемой милостыни».
18. О должностях и любви к ближним. (Хотя, по-видимому, сильно ретушировано, но черты индивидуальности преподобного заметны. Приводим только начало.)

«С ближним надобно обходиться ласково, не делая даже и видом оскорбления» (Далее опускаем.) «Дух смущенного или унывающего человека надобно стараться ободрить любовным словом» (в конце приведена цитата из св. Димитрия Ростовского). «О сем предмете весьма хорошо рассуждает св. Димитрий Ростовский. (Поучение 2, часть 2, л. 165): там видна неправдивая к Богу в христиан­ском человеке любовь, где тварь с Творцом сравнивается, ибо более тварь, нежели Творец, почитается: а там видна правдивая любовь, где один создатель паче всего создания любится и предпочитается».

• О должностях подчиненных к начальникам. (По-видимому, подверглось сильнейшей ретуши — если не целиком интерполирова­но — и интереса не представляет.)
• О неосуждении ближнего. «Не должно судить никого, хотя бы собственными очами видел кого согрешающим, или коснеющим в преступлении заповедей Божиих, по слову Божию: Не судите да не судимы будете (Мф. 7, 1). и паки: Ты кто ecu судяй чуждему рабу? своему Господеви стоит или падаешь, станет же, силен бо Бог поставити его (Рим. 14, 4).

Гораздо лучше всегда приводить себе на память апостольские слова: Мняй стояти да блюдется, да не падет (1 Кор. 10, 12).

Ибо неизвестно, сколько времени мы можем в добродетели пребывать, как опытом своим дознавший пророк говорит: Рех во обилии моем: не подвижуся во век. Отвратил же ecu лице Твое, и бых смущен (Пс. 29, 78). Там же очень важный фрагмент: «Бог заповедал нам вражду только против змия, то есть против того, кто изначала обольстил человека и изгнал из рая — против человекоубийцы-диавола. Поведено нам враждовать и против Мадианитян, то есть против нечестивых духов блуда и студодеяния, которые сеют в сердца нечестивые и скверные помыслы».

• О прощении обид. (Приводим характерное для преподобного заключение.) «Итак, если мы будем, сколько есть силы, стараться все сие исполнять, тогда можем надеяться, что рано воссияет свет Божественный в душах наших, открывающий нам путь к горнему Иерусалиму».
• О попечении о душе. (Приводим характерное аскетическое замечание.) «…Нам все старание должно иметь о душе; тело же подкреплять для того только, чтобы оно способствовало подкреп­лению духа.

Если самовольно изнурим свое тело до того, что изнурится и дух, то таковое удручение будет безрассудное, хотя бы сие сделалось для снискания добродетели».

23. Чем должно снабдевать душу. (Ввиду чрезвычайной важности содержания и характерности для умонастроения самого автора, при­водим целиком.) «Душу снабдевать надобно словом Божиим: ибо сло­во Божие, как говорит Григорий Богослов, есть хлеб ангельский, им же питаются души, Бога алчущие. Всего же более должно упраж­няться в чтении Нового завета и Псалтири. От сего бывает просвеще­ние в разуме, который изменяется изменением Божественным.

Надобно так себя приобучить, чтобы ум как бы плавал в законе Господнем, которым, руководствуясь, должно управлять жизнь свою.

Очень полезно заниматься чтением слова Божия в уединении и прочитать всю Библию разумно. За одно таковое упражнение, кроме других добрых дел, Господь не оставляет человека Своею милостию, но исполняет его дара разумения.

Когда же человек снабдит душу свою словом Божиим, тогда ис­полняется разумением того, что есть добро и что есть зло.

Чтение слова Божия должно быть производимо в уединении, для того чтобы весь ум чтущего углублен был в истины Священного Пи­сания и принимал бы от сего в себя теплоту, которая в уединении производит слезы, от сих человек согревается весь и исполняется ду­ховных дарований, услаждающих ум и сердце паче всякого слова. Следует также снабдить душу и познаниями о Церкви, как она от на­чала и доселе сохраняется, что терпела она в то или другое время; знать же сие не для того, чтобы желать управлять людьми, но на слу­чай могущих встретиться противностей.

Более же всего оное делать должно собственно для себя, чтобы приобрести мир душевный, по учению псаломника: мир мног, любя­щим закон Твой, Господи (Пс. 118,77)».

Только что приведенная небольшая статья представляет один из замечательнейших образчиков высоты и силы ума, измененного тем самым «изменением Божественным», о котором в ней говорится. Спе­цифическая психология религиозного познания, его этика и аскетиче­ская гигиена построены здесь на началах той соборной свободы, ко­торая столь характерна для православия с его отвращением как к «кичению разума» (рационализм), так и к похоти властвования. Целью чтения, «снабдевания души», здесь оказывается то же самое «умопременение» — покаяние, что и в других видах подвига Христа ради. Отсюда и слезы, отсюда и мир душевный, играющий такую большую роль в богословии преподобного ввиду его приятия как да­ра Духа Святого (см. беседу с Мотовиловым).

24. О мире душевном. (Приводим целиком эту статью, не везде, по-видимому, подлинную, но тесно связанную с предыдущею и вместе с нею и последующею представляющей дополнение и развитие того учения о мире, который дан в беседе с Мотовиловым.)

«Ничто же лучше есть во Христе мира, в нем же разрушается вся­кая брань воздушных и земных духов: Несть бо наша брань к крови и плоти, но к началам и ко властем и к миродержателем тьмы века сего, к духовом злобы поднебесным (Мф. 6,12).

Признак разумной души, когда человек погружает ум внутрь себя и имеет делание в сердце своем.

Тогда благодать Божия приосеняет его, и он бывает в мирном устроении, а посредством сего и в премирном: в мирном, то есть с совестию благою; в премирном же, ибо ум созерцает в себе благодать Святого Духа, по слову Божию: в мире место Его (Пс. 75).

Можно ли, видя солнце чувственными очами, не радоваться? Но сколько радостнее бывает, когда ум видит внутренним оком солнце правды, Христа. Тогда, воистину радуется радостию ангельскою; о сем-то и апостол сказал: наше житие на небесех есть (Флп. 3,20).

Когда кто в мирном устроении ходит, тот как бы лжицею черпает духовные дары.

Святые отцы, имея мирное устроение и будучи осеняемы благо­датью Божиею, жили долго. Когда человек приидет в мирное настроение, тогда может от себя и на прочих издавать свет просвещения разума; прежде же всего человеку надобно повторить сии слова про­рочицы: да не изыдет велеречие из уст ваших (1 Цар. 2, 3), и слова Гос­подни: Лицемере! Изми первее бревно из очесе твоего и тогда узриши изъяты сучец из очесе брата твоего (Мф. 7,5).

Сей мир, как некое бесценное сокровище, оставил Господь наш Иисус Христос ученикам своим перед смертию Своею, глаголя: Мир оставляю вам, мир Мой даю вам (Ин. 14, 27). О нем также говорит и апостол: И мир Божий, превосходяй всяк ум, да соблюдет сердца ваша и разумения ваша о Христе Иисусе (Флп. 4, 7).

Итак, мы должны все свои мысли, желания и действия сосредото­чивать к тому, чтобы и с Церковью всегда вопиять: Господи Боже наш, мир даждь нам!»

25. О сохранении мира душевного. «Всеми мерами надобно старать­ся, чтобы сохранить мир душевный и не возмущаться оскорблениями от других. Для сего нужно всячески стараться удерживать гнев и по­ средством внимания ум и сердце соблюдать от непристойных движе­ний». (Далее приводим конец.)

«Для сохранения мира душевного также всячески должно избегать осуждения других. Неосуждением и молчанием сохраняется мир ду­шевный: когда в таком устроении бывает человек, то получает Боже­ственные откровения.

Чтобы избавиться от осуждения, должно внимать себе, ни от кого не принимать посторонних мыслей и быть ко всему мертву».

26. О хранении сердца. (Очевидно, подлинная и очень ценная ста­тья.) «Мы неусыпно должны хранить сердце свое от непристойных помыслов и впечатлений, по слову Приточника: Вещем хранением блюди твое сердце, от сих бо исходяща живота (Притч. 4, 23).

От всегдашнего хранения сердца рождается в нем чистота, в кото­рой зрится Господь, по уверению Истины вечныя: Блажени чистии сердцем: яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8).

Что втекло в сердце лучшего, того мы без надобности выливать не должны: ибо тогда только собранное может быть в безопасности от видимых и невидимых врагов, когда оно хранится во внутренности сердца.

Сердце тогда только кипит, будучи возжигаемо огнем Божествен­ным, когда в нем есть вода живая; когда же сия выльется, то оно хладнет и человек замерзает».

27. О распознавании действий сердечных. (Цитируем начало.)
    «Когда человек примет что-либо Божественное, то в сердце раду­ется; а когда диавольское, то смущается».

«Сердце христианское, приняв что-либо Божественное, не требует стороннего убеждения в том, что сие есть от Господа, но самым тем действием убеждается, что восприятие его есть небесное; ибо ощущает в себе плоды духовные: Люби радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание (Гал. 5, 22—23).

А диавол, хотя бы преобразился в Ангела Светла (2 Кор. 11, 14) или представлял мысли самые благовидные, сердце все будет чувствовать какую-то неясность, волнение в мыслях и смятение чувств.

Объясняя сие, св. Макарий Египетский говорит: Хотя б сатана и светлые видения представлял, благого обаче действия подати отнюдь не возможет: через что и известный знак его дела бывает (Сл. 4, гл. 13).

Итак, по разнообразным действиям сердечным человек может по­знать, что есть Божественное и что диавольское, как о сем пишет св. Григорий Синаит: «От действа убо возможешь познать воссиявый свет в душе твоей Божий ли есть или сатанин».

28. О свете Христовом. (Одна из важнейших статей, ярко харак­терная для подвижника. Приводим целиком.)

«Дабы приять и узреть в сердце свет Христов, надобно сколько можно отвлечь себя от видимых предметов. Предочистив душу покаянием и добрыми делами и с верою в Распятого, закрыв телесные очи, погрузить ум внутрь сердца, где вопиять призыванием имени Господа нашего Иисуса Христа; и тогда по мере усердия и горячести духа к возлюбленному находит человек в призываемом име­ни услаждение, которое возбуждает желание искать высшего про­свещения.

Когда через таковое упражнение укоснит ум в сердце, тогда воссиявает свет Христов, освещая храмину души своим Божественным осиянием, как говорит пророк Малахия: И воссияет вам боящимся имене Моего солнце правды (Малах. 4, 2).

Сей свет есть купно и жизнь, по евангельскому слову: В том жи­вот бе, и живот бе свет человеком (Ин. 1,4).

Когда человек созерцает внутренно свет вечный, тогда ум бывает чист и не имеет в себе никаких чувственных представле­ний, но, весь будучи углублен в созерцание несозданной добро­ты, забывает все чувственное, не хочет зреть и себя; но желает скрыться в сердце земли, только бы не лишиться сего истинного блага — Бога».

29. О помыслах и плотских движениях.

Ежели мы не согласны со влагаемыми от диавола злыми помыш­лениями, то мы добро творим.

Нечистый дух только на страстных имеет сильное влияние, а к очистившимся от страстей приражается только со стороны или внешне.

30. О внимании самому себе. (Приводим два отрывка.)

«Ум внимательного человека есть как бы поставленный страж, или неусыпный охранитель внутреннего Иерусалима. Стоя на высоте духовного созерцания, он смотрит оком чистоты на обходящие и приражающиеся к душе его противные силы; по псаломнику, и на враги моя воззре око мое (Пс. 53, 9)

….наблюдать должно, чтобы не обращаться на чужие дела, не мыслить, не говорить о них, по псаломнику: Не возглаголют уста моя дел человеческих (Пс. 16, 4), а молить Господа: От тайных моих очисти мя и от чуждых пощади раба Твоего» (Пс. 18, 13, 14).

31. Против излишней попечительности. (Обычное аскетичес­кое замечание, вряд ли принадлежащее преподобному; опускаем.)
32. Об отречении от мира. (Приводим отрывок.)

«Не освободясь от мира, душа не может любить Бога искренно. Ибо житейское, по словам преподобного Антиоха, для нее есть как бы покрывало».

33. О подвигах. (Приводим отрывок, очень характерный для преподобного.)

«Должно снисходить душе своей в ее немощах и несовершен­ствах, и терпеть свои недостатки, как терпит других, но не обленяться и побуждать себя к лучшему».

34. О покаянии. (Приводим отрывок, из которого видно, что преподобный, в согласии с духом православия, мыслил покаяние на основе душевного покоя и обращенной внутрь душевной зор­кости — что и есть умопременение.)

«Начало покаяния происходит от страха Божия и внимания, как говорит св. мученик Вонифатий (Чет. Мин. 19 декабря, в житии его): страх Божий есть отец внимания, а внимание — матерь внут­реннего покоя, той же рождает совесть, которая сие творит, да душа якоже в воде некоей чистой и невозмущенной, свою зрит  некрасоту, и тако рождаются начатки и корения покаяния».

35. О посте. (Очень характерный и, по-видимому, подлинный фрагмент.)

«Чтобы наложить на себя строгое правило воздержания во всем и лишить себя всего, что может служить к облегчению немощей, сие вместить не всякий может.

Пищи употреблять должно каждый день столько, чтоб тело, укрепясь, было другом и помощником души в совершении добро­детели; а иначе может быть то, что изнемогшу телу и душа осла­бевает.

По пятницам и средам, особенно же в четыре поста, пищу употреблять один раз в день, и ангел Господень прилепится к тебе».

36. О бодрствовании противу искушений. (Приводим конец.)
    «…Мы должны всего во смирении призывать Господа и молить, да не попустит на нас быти искушению выше силы нашей; но да избавит нас от лукавого.

Ибо когда Господь оставит человека самому себе, тогда диавол готов стереть его, яко мельничный жернов пшеничное зерно».

37. Об уединении и молчании. (По-видимому, подлинник или, во всяком случае, композиция из подлинных изречений преподоб­ного, приводим полностью.)

«Паче всего должно украшать себя молчанием; ибо Амвросий Медиоланский говорит: молчанием многих видел я спасающихся; многоглаголанием же — ни одного. И паки некто из отцев говорит, что молчание есть таинство будущего века, словеса же орудие суть мира сего (Добротолюбие, иноков Каликста и Игнатия, часть 2, л. 54).

Ты только сиди в келье во внимании и молчании и всеми мерами старайся приблизить себя ко Господу, а Господь готов сделать тебя из человека ангелом: на кого бо, говорит, воззрю; токмо на кроткого и молчаливого, и трепещущаго словес Моих (Ис. 66, 2).

Когда мы в молчании пребываем, тогда враг — диавол ничего не успеет относительно к потаенному сердцу человека: сие же должно разуметь о молчании в разуме. Проходящий таковой подвиг должен все упование свое возложить на Господа Бога, по учению апостола: всю печаль вашу возверзите нань, яко Той печется о вас (1 Нетр. 5, 7).

Оный должен быть поставлен в сем подвиге, последуя в сем случае примеру св. Иоанна молчальника и пустынника (Чет. Мин. 3, в житии его), который в прохождении пути сего утверждался сими Божественными словами: не имам тебе оставити, ниже имам от тебе отступити (Евр. 13, 5).

Ежели не всегда можно пребывать в уединении и молчании, живя в монастыре и занимаясь возложенными от настоятеля по­слушаниями, то хотя некоторое время, оставшееся от послушания, должно посвящать на уединение и молчание, и за сие малое не оставит Господь. Бог ниспослать благодатную свою милость.

От уединения и молчания рождаются умиление и кротость; действие сей последней в сердце человеческом можно уподобить воде оной тихой Силоамской, которая течет без шума и звука, как говорит о ней пророк Исайя, воды Силоамли текущия тиси (Ис. 8, 6).

Пребывание в келье в молчании, упражнении, молитве и поучении день и ночь Закону Божию делает человека благочестивым; ибо, по словам св. отца, келья инока есть пещь Вавилонская, в ней же трое отроцы Сына Божия обретоша».

38. О безмолвии. (Можно сделать то же замечание, что и о предыдущем, хотя текстуальная подлинность совершенно сомнитель­на. Приводим, однако, полностью.)

«Совершенное безмолвие есть крест, на котором должен человек распять себя со всеми страстьми и похотьми. Но подумай, Владыка наш Христос сколько наперед претерпел поношений и оскорблений и потом уже восшел на крест. Так и нам нельзя прийти в совер­шенное безмолвие и надеяться святого совершенства, если не  постраждем со Христом. Ибо, говорит апостол, аще с Ним страждем, с Ним и прославимся. Другого пути нет (Варе. отв. 342).

Пришедший в безмолвие должен непременно помнить, зачем пришел, чтобы не уклонилось сердце его к чему-либо другому».

39. О жизни деятельной и умозрительной. (Приводим отрывок. Сквозь явную и густую ретушь со всею мощью проступает индивиду­альность автора.)

«К умосозерцательной жизни приступать должно со страхом и трепетом, с сокрушением сердца и смирением, со многим испытанием Святых Писаний, и, если можно найти, под руководством какого-либо искусного старца, а не с дерзостью и самочинением: дерзый бо и презорливый, по словам Григория Синаита (о пре­лести и о иных многих предлогах, Добротолюбие, часть 1, л. 95), паче достоинства своего взыскав с кичением, понуждается до того прежде времени доспети. И паки: аще мечтается кто мнением высокая достигнута, желание сатанино, а не истину стя­жав, — сего диавол своими мрежами удобь уловляет, яко своего слугу.

Если же не можно найти человека, могущего руководствовать к умосозерцательной жизни, то в таком случае должно руководст­воваться Священным Писанием, ибо Сам Господь повелевает нам учиться от Священного Писания, глаголя: Испытывайте Писания, яко вы мните имети в них живот вечный» (Ин. 5, 39).

(Мы позволяем себе привести теперь начало этого фрагмента, где дается определение жизни деятельной и умосозерцательной; здесь, по-видимому, подлинник.)

«Путь деятельной жизни составляют: пост, воздержание, бдение, коленопреклонение, молитва и прочие телесные подвиги, составля­ющие тесный путь и прискорбный, который, по слову Божию, вводит в живот вечный (Мф. 5, 14).

Путь умосозерцательной жизни состоит в возношении ума ко Господу, в сердечном внимании, умной молитве и созерцании чрез таковые упражнения вещей духовных». (Закончим отрывком тоже, по-видимому, подлинным и представляющим огромной ценности аскетический совет.)

«Не должно оставлять деятельную жизнь и тогда, когда бы в ней человек имел преспеяние и пришел бы уже в умосозерцательную: ибо она содействует умосозерцательной жизни и ее возвышает».

40. Наставление новоначальному иноку. (Из этого номера приведем замечательное по тонкости и художественности описание сущ­ности и действия молитвы Иисусовой.)

«За рукодельем или будучи где-либо на послушании твори беспрестанно молитву: Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешного. В молитве внемли себе, то есть ум собери и соединяй с душою. Сначала день, два и множае твори молитву сию одним умом, раздельно, внимая каждому особо слову. Потом, когда Гос­подь согреет сердце твое теплотою благодати своея и соединит в тебе оную в един дух, тогда потечет в тебе молитва оная беспрестанно и всегда будет с тобою, наслаждая и питая тебя. Сие-то самое есть реченное пророком Исаиею: роса бо, яже от Тебе, исцеление им есть (Ис. 26, 19). Когда же будешь содер­жать в себе оную сию пищу душевную, то есть беседу с Самим Господом, то зачем ходить по кельям братии, хотя кем и будешь призываем».

41. Ответ одному брату, требовавшему наставления к про­хождению пустынной жизни. (Приводим важный по мотивировке пустынничества отрывок).

«Мы бегаем не людей, которые одного с нами естества и носят одно и то же имя Христово; но пороков, ими творимых, как и великому Арсению сказано было: бегай людей и спасешися».

42. Каков должен быть настоятель? (Приводим изречение.)
    «Отличительным характером настоятеля должна быть любовь к своим подчиненным».
43. Наставление настоятелю, как управлять братиею. (Опускаем).

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Всякое житие, если оно только написано человеком, живущим в миру и не усовершенствовавшимся духовно настолько, чтобы иметь возможность принять славу святого и свою душу, недоста­точно. Полностью же лик святого неописуем и житие его не­изъяснимо, как неизъяснима вообще личность, в святости обрета­ющая особую высоту и ценность. Святому дается «новое имя, ко­торого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр. 2—17).

Это имя — от Господа Саваофа, от Отца, от Его закрытой тайны. Всякая личность в пределе абсолютно неописуема и доступна лишь Творцу. Личность — неизреченна, закрыта: она есть «не я» и носит на себе печать Бога Отца, Господа Саваофа, Абсолютной Индивиду­альности и в то же время Абсолютной Объективности. В частности же, придется подчеркнуть особую неопознанность и непознаваемость преподобного Серафима. В нем мы до некоторой степени начинаем сознавать, что значит Образ Божий в человеке. Он троичен, ибо отражает Триипостасного Бога и состоит, полагаем мы, в следующем:

1) Один человек абсолютно непознаваем до конца другим (сердце­ведение, как показал преподобный Серафим, дается не непосредст­венно, а через Бога). Это абсолютно непознаваемое есть в то же время и творческое, ибо творчество есть проявление вовне личного, неизре­ченного. Эта неизреченная, творческая природа, являющаяся в то же время источником власти, есть признак Отчей Ипостаси. Человек творит мир видимый — материальные ценности и мир невидимый — ценности духовные. Он властвует над теми и другими. Далее 2) не­изреченное изрекается человеком, его разумом, осмысленностью его личности и творчества, их оформленностью. Эта разумно-оформляю­щая сторона, изрекающая смысл, логос и его выражающая, есть признак Сыновней Ипостаси. Она актуализирует творческую тайну, и без нее «ничто же бысть еже бысть». 3) Наконец, это же неизречен­ное из недр своих изводит объединяющее начало, которое одушевляет сотворенное, полагает его, изливается на него как выражение все проникающей Любви. Это то, чем «не я» делается соучастником «я», единосущным ему, то есть то, что соединяет Отчую Ипостась с Сы­новней. В ней изрекается нужность для другого, объективная цен­ность. Потому и взывает преподобный Симеон Новый Богослов к Святому Духу: «Зачем бы ты сокрыл себя, — ты, никого из всех не презирающий, никого не боящийся?»

Как все Лица Триединого Бога единосущны друг другу и в то же время Каждое обладает Своим свойством и Своим ликом, так есть и люди, в которых запечатлена та или иная сторона «трижды светящаго Света». Достигнув столь больших высот богоуподобления, посвещенный «светом разума» Христова, стяжав безмерный дар Духа Святого, Саровский угодник как-то по-особенному таинствен. Он «наполовину уже не монах», как верно замечает П. Флоренский. Мало того, он почти уже не человек. «Лице человеческое, сияюще посреди солнца в ослепительном блеске его полученных лучей». Включенный в род Богоматери и осененный Святым Духом, он стал «в крове крылу» Всевышнего. И среди святых явно носит печать Бога Саваофа, Бога-Адонаи, по преимуществу. Его ласка наряду с услаждением приносит страх и трепет (mysterium tremendum). Не­многие дают себе отчет в том неизреченном отъединении от «мира, лежащего во зле», в которое его восхитил Господь, включая в род Преблагословенной.

Творческое слово, знание, распоряжение судьбами и возвещение их — все это делает его «огнем попаляющим», и приближаться к нему надо со страхом и благоговейной любовью.

Еще недостаточно дают себе отчет в том, что за страшная сила в испепеляющем тепле ласки преподобного, в его пронизывающем тайну душ и судеб взоре, в его властности вплоть до распоряжения часом смертным. Еще недостаточно прославляют Бога, «давшего такую власть человеком».

Богословская вдумчивость и простота веры должны здесь идти рука об руку. Потому-то так трудно, так опасно писать о величайшем старце земли Русской.

Познать и научиться почитать Саровского чудотворца — значит познать и научиться почитать Православие, сосредоточившее в нем, как в фокусе, свои сильнейшие лучи. А оно, верим мы, и есть Новый Иерусалим, где скиния Бога и Агнца.

В образе преподобного мы существенно познаем смысл и красоту Нового Израиля, Вечного Израиля, в Котором Господь показал свою вечно эсхатологическую, вечно «будущую», вечно «Новую» природу. (Иегова — JHVH, «ich werde sein der ich sein werde», «я буду тем, который будет»).

Но белизна и тепло Православия не есть выход из сферы Древ­него Израиля, ибо Израиль, так же как и сыновство Авраама, есть категория вечная и сверхнациональная. «Не думайте, что Я пришел нарушить закон. Не нарушить пришел Я, а исполнить»; и еще «Скорее небо и земля прейдут, чем одна йота или черта закона пропадет». Новый Израиль бел, потому что довел до белого каления богоизбранное горение Израиля Древнего. Хотя лишь в Новом Из­раиле открылся «Свет Тихий» Отчей Ипостаси — через Слово-воплощение и Ее любовь — Духа Святого, но грозная суровая за­крытость сказалась и в этом сиянии, и в этой любви. В нихобетование блаженства неразрывно связанное с грядущей грозой, «огненным прещением» и карой геенны. Бытие — не шутка, и улыбаться здесь безнаказанно никому не дано.

 Темный огонь, черное пламя геенны, уготованное для хулящих Любовь и не приемлющих Ее, преодолевается и побеждается белокаленою, светом пламенеющего устремленность Духа.

Вечное блаженство достигается хождением по узкому пути «наибольшего сопротивления». Таким и был путь Саровского чудотворца. Он до конца умер во  Христе — и потому так радостно Его Пасха. Томление Гефсиманской ночи, бичевание в претории Пилата, Голгофа, богооставленность, сошествие во ад — вот что лежит в основе Новозаветной Пасхи, вот что преобразившись, «ад умерщвляет блистанием Божества».

Преподобие отче Серафиме, моли Бога о нас!