Из «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря»

Перенесение мощей преподобного Серафима из Москвы в Дивеево отныне связало Саровского чудотворца с Дивеевской обителью, что полностью совпадает с волею старца, его желанием и его провидением. Дивеевский монастырь — де­тище преподобного, его духовная вотчина. О том, как взра­стали духовные всходы в Дивееве, как заботливо преподоб­ный ухаживал за ними, рассказывают страницы Дивеевской летописи.

Как известно, с 1825 года к отцу Серафиму начали ходить за благословением сперва сестры, а потом и сама добродетельная начальница Дивеевской общинки Ксения Михайловна, которую батюшка называл «огненным столбом от земли до неба» и «терпугом духовным». Конечно, старица Ксения Михайловна глубоко уважала и высоко почитала отца Серафима, но, однако, она не согласилась изменить устав своей общины, который казался тяжелым как отцу Серафи­му, так и всем спасавшимся в общине сестрам. Число сестер настолько увеличилось в общинке, что требовалось распространить их владения, но это было невозможно ни в ту, ни в другую сторону. Батюшка отец Серафим, призвав к себе Ксению Михайловну, стал уговаривать ее заменить тяжелый саровский устав более легким, но она и слышать не хотела. «Послушайся меня, радость моя!» — говорил отец Се­рафим, но непоколебимая старица наконец ответила ему: «Нет, батюшка, пусть будет по-старому, нас уже устроил отец строитель Пахомий». Тогда отец Серафим отпустил начальницу Дивеевской общинки, успо­коенный, что заповеданное ему великою старицею матерью Александрою более не лежит на его совести или же что не пришел тому еще час воли Божией. Временно отец Серафим не входил в дела общинки и только по дару предвидения посылал избранных Божиею Материю сестер на жительство в Дивеево, говоря: «Гряди, чадо, в общинку, здесь поблизости матушки-то, полковницы Агафии Семеновны Мельгуновой, к великой рабе Божией и столпу, матушке Ксении Михайловне. Она всему тебя научит».

Выйдя из затвора, отец Серафим стал ходить к род­нику и келье затворника иеромонаха Дорофея. Род­ник этот находился верстах в двух от монастыря, и в Саровской обители не знают, кем он был перво­начально вырыт. Теперь он был покрыт накатом из бревен и засыпан землею; вода вытекала из него через трубу. Вблизи родника на столбике, по-видимому нарочно устроенном, стояла икона святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова. По этому обстоятель­ству родник называли Богословским. Когда отец Се­рафим жил еще в дальней пустыньке, то хаживал к этому месту, которое ему очень нравилось, и здесь упражнялся в телесных трудах. На расстоянии чет­верти версты от Богословского родника на горке стояла келья, в которой спасался инок иеромонах Дорофей. В половине сентября 1825 года благочести­вый отшельник переселился в иной, лучший, небес­ный мир, к которому всю жизнь стремилась душа его. Между тем старец Серафим от долговременных подвигов пришел в крайнее изнеможение: со времени стояния на камнях у него не переставали болеть ноги, а к болезни ног присоединилось еще ощущение сильной боли в голове. Ему советовали для под­держания здоровья больше двигаться и бывать на свежем воздухе. Чувствуя действительную необхо­димость, он начал еще с весны 1825 года выходить из своей кельи по ночам. Это открыл инок Филарет. Наступил Великий пост — время особых подвигов для иноков саровских. Однажды Филарет, встав очень рано утром и совершив свое домашнее правило, вы­шел из кельи в ограду монастыря. Вдруг видит он вдали человека во мраке, который несет на руках какую-то тяжесть. Филарет сотворил молитву и крик­нул: «Кто тут?» — «Убогий Серафим, Серафим убо­гий,— было ответом.— Умолчи, радость моя!» Тогда Филарет подошел к старцу и, по обычаю, принял от него благословение. Тут он увидел, что отец Серафим нес на руках своих значительной величины камень. Он взял его вне монастыря — из-под горы, у того места, где церковь святого Иоанна Предтечи, и Фи­ларет проследил, что старец положил его возле алта­ря соборного храма (где был похоронен).

***

Осененный изобильно благодатию Святого Духа, преподобный Серафим не оставлял подвигов и в по­следние годы жизни, как бы разделяя тяжесть трудов всех иноков, но особенно дивеевских сестер. Его за­бота о них истинно отеческая, снисходительная, тер­пеливая, умудренная духом. Духовная мудрость стар­ца особенно проявилась в приуготовлении сестер к грядущим трудным временам.

Сестры дивеевские должны были вести строгую жизнь и заниматься, кроме духовных подвигов, физи­ческими трудами. Для работ, непосильных девице, при мельнице например, находился еще старец-ра­ботник. Найдя правило саровских иноков, которого со всею строгостию держались в общинке матери Александры, непосильным, трудным, отец Серафим дал повседневное правило, преподанное ему Богоро­дицею. Встав утром, следовало прочесть: один раз «Достойно есть…», трижды — «Отче наш», трижды — «Богородице Дево, радуйся», Символ веры, потом сотворить два поясных поклона с молитвою: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!»; поклон поясной с молитвою: «Господи Иисусе Хри­сте, Сыне Божий, Госпожею Девою Мариею, Богородицею, помилуй мя, грешную!» — и поясной же поклон с молитвою: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Госпожею Девою Мариею, Богородицею, по­милуй нас, грешных!» В заключение этого правильца, стоя на коленях, сотворить двенадцать поясных поклонов с молитвою: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, грешных!» — и точно так же, на коленях, двенадцать поясных поклонов с молитвою: «Владычица моя, Пресвятая Богородице, спаси нас, грешных!» Затем читать утренние молитвы. Для труждающихся сестер можно прочитывать все это даже на ходу, в работе.

До обеда постоянно читать про себя Молитву Иисусову, а после обеда до ночи: «Владычица моя Пре­святая Богородице, спаси нас!»

Вечернее правило: прочитать 12 избранных пустынными отцами псалмов, потом помянник, поуче­ние и 100 поясных поклонов с молитвою: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!» — и сто же поясных поклонов с молитвою: «Владычица наша, Пресвятая Богородице, спаси нас, грешных!* Затем повторить утреннее правильце. На ночь должны читать опять это же правильце с молитвами на сон грядущим.

Божия Матерь запретила отцу Серафиму делать обязательным чтение акафиста, дабы этим самым не наложить тяжести и лишнего греха на чью-либо душу.

В воскресенье дана заповедь отцом Серафимом служить пред литургией неопустительно параклис Божией Матери, весь нараспев, по нотам. Затем отец Серафим приказал неопустительно исповедоваться и приобщаться во все посты и, кроме того, в двунадеся­тые праздники, не мучая себя мыслию, что недостоин, «так как не следует пропускать случая, как можно чаще использоваться благодатию, даруемой приобще­нием Святых Христовых Таин. Стараясь по возмож­ности сосредоточиться в смиренном сознании всецелой греховности своей с упованием и твердою верою в неизреченное Божие милосердие, следует приступить к искупляющему все и всех Святому Таинству».

В заключение отец Серафим еще повелел, чтобы сестры кушали не стесняясь, когда и сколько угодно, хотя бы даже и ночью, но никогда не жили в одиночку, не были одни ни в келье, ни в дороге.

***

Старица Евдокия Ефремовна Аламасовская (мона­хиня Евпраксия), удостоившаяся вместе с отцом Се­рафимом в день Благовещения видения Богоматери, рассказала следующее (Летопись, тетрадь № 6): «По благословению батюшки мое послушание было мо­лоть на мельнице; нас всегда было в череде по две сестры и один работник. Раз прихожу я на мельницу, работник спрашивает: «С кем ты пришла?»— «Од­на»,— говорю. «Я с тобою не буду молоть»,— говорит он и ушел от меня в Вертьяново. Оставаясь одна, я горько заплакала и говорю громко: «Батюшка Серафим, ты не спастись привел меня сюда!» Ветер был страшный, мельница молотила на два постава, и на­конец сделалась буря. Я заплакала во весь голос, потому что не поспевала засыпать жита, и вдруг в от­чаянии легла под камни, чтобы они меня задавили. Но камни тотчас остановились, и явно предо мною стал батюшка Серафим. «Что ты, чадо, вопиешь ко мне?— спросил он.— Я пришел к тебе! Я всегда с те­ми, кто меня на помощь призывает! Спи на камушках зиму и лето, не думай, что они тебя задавят! Я вот, матушка, просил барышень, но они отказались, что груба пища, да бедна община! Я упросил Царицу Не­бесную, Она и благословила мне набрать простых девушек, вот, матушка, я и собрал вас и прошу по­служить мне и моей старости, а после буду я при­сылать к вам всякого рода и из дворян, купечества, духовного звания и высоких родов. Звал я многих, высокого-то звания не пошли; вначале-то трудно бы­ло бы жить, вот и призвал вас; вы теперь послужите, а кто придет после, послужит и вам».

Ксения Васильевна Путкова (мать Капитолина) повествует следующее (Летопись, тетрадь № 6, рас­сказ 27): «Говоря вообще о будущем и о всеобщей слабости к концу рода человеческого, особенно же о нашей женской-то немощи, не приказывал батюшка изнурять себя непосильными ныне подвигами поста по древнему обычаю; батюшка велел более всего бояться, бегать как от огня и храниться от главней­шего — уныния. «Нет хуже греха, матушка, и ничего нет ужаснее и пагубнее духа уныния!» — говорил батюшка Серафим, почему и приказывал всегда быть не только сытой и кушать вволю, но и на труды брать с собою хлеба. «В кармашек-то свой и положи кусочек, — говорил он, — устанешь, умаешься — не унывай, а хлебца-то и покушай да опять за труды!» Даже на ночь под подушку приказывал он класть хлеб. «Найдет на тебя уныние да раздумье, матушка, — говорил отец Серафим, — а вы хлебушка-то выньте да и кушайте, уныние-то и пройдет, хлебушек- то и погонит его, и сон после труда вам хороший даст он, матушка!» Поэтому батюшка строго воспре­щал когда-либо и кому-либо отказывать в хлебе.

Сестра Фиена Васильевна (впоследствии монахиня Феофания) рассказала поучительный пример из своей монашеской жизни. Она несла послушание в трапезе и однажды, больная, усталая, расстроилась она, возроптала на то, что ее послушание не дает ей по-настоящему в церковь сходить и как следует помо­литься. «Вот сижу да ропщу,— говорит она.— В это самое время приходит ко мне Прасковья Семеновна, которая хаживала ко мне. Увидя меня в таком сму­щении, она спрашивает, что случилось. Говорю так-то и так-то, вот от послушания отказаться хочу». «Со­храни тебя Бог! — отвечает она. — И не моги делать это!» — «Да ты знаешь ли, — говорит, — глупая, до сих пор я никому еще не рассказывала, что со мною было, а тебе расскажу. Тогда увидишь, можно ли роп­тать и смущаться. Слушай. Правила я так же, как и ты, послушание в трапезной и вот точно так же целый день проработала, до ночи провозилась, было много трудов и пришлось много стряпать. Наконец, управясь и довольно уставши, разделась я да полезла на печь, чтобы хоть уснуть поскорее… Вдруг вижу: от­ворилась к нам дверь и входит такая-то хорошая, нарядная Госпожа высокого роста да с молодою ба­рышнею. Я так и ахнула. Ну, думаю себе, это ведь, должно быть, батюшка наш гостей-то прислал, а никто и не встретит их и не приветит! Что мне делать-то? Слезть-то нехорощо мне, не годится, я в одной свитке была. Гляжу, что будет, не свожу глаз, а сама и пошевелиться-то боюсь, чтобы не заметили. Обращается Госпожа к барышне и говорит: «Это стряпушечья у них тут», а сама подходит к столу, где лежали на­резанные, приготовленные и покрытые ломти хлеба; раскрыла, взяла кусочек, разломила его, попробовала и дает пробовать тоже барышне. Попробовала его и барышня да говорит: «Какой вкусный хлеб!» «От­того он так вкусен,— говорит Госпожа,— что готовят они его за святое послушание, с молитвою, с благо­словения их старца». И вот, отойдя от столов, вижу: подходят — и к печке. Госпожа открыла и говорит: «Вот сколько пищи-то у них наготовлено!» Барышня всего попробовала из горшков и похвалила. Тогда Госпожа повторила: «Все это потому хорошо, говорю тебе, что это у них делается за святое послушание, с постоянною молитвою и с благословения их велико­го старца!» Вот, думаю, какие они боголюбивые, не­пременно батюшка их прислал. Отворили они из стряпушечьей дверь и ушли в трапезную. Я так обра­довалась, поскорее вскочила, мигом надела сарафан, платок и спешу туда. Вхожу: что за диво — нет нико­го! Глафира Васильевна стоит в углу да тысячу мо­лится. Выхода же другого из трапезной нет! «Что же это, — говорю, — Глафира Васильевна, да гости-то где?» — «Какие? — спрашивает она с удивлением, — никаких гостей нет!» — «Неужели, — говорит она, — ты, Прасковья Семеновна, не слышишь, какой тут запах, благоухание ровно какое!» Так мы и остались в испуге; стоим обе смущенные. Я-то видела гостей, ищу их, спрашиваю, а она не видела, но слышит такое благоухание, что дух у нее захватывает, точно захлебывается им, а я ничего не слышу. На другой день батюшка отец Серафим приказывает мне, чтобы я пришла к нему. Прихожу. «Что, матушка,— го­ворит,— гости-то какие были у вас! Гости-то какие!» — «Какие гости, батюшка, — отвечаю, — я и приветить их не успела; чудно что-то…» А батюшка веселый-развеселый улыбнулся и говорит: «Великое дело послушание, матушка! Паче поста и молитвы по­слушание, матушка! Ведь Гостья-то, матушка, Сама Царица Небесная была, Сама Она посетила вас, ма­тушка, и хвалила Она вас, и пищу вашу пробовала! Сама ведь Она Матерь Божия! Вот как важно по­слушание!»

Высота духовного подвига, на которую вступила Елена Васильевна Мантурова по послушанию, рас­крывает величие пастырского подвига преподобного Серафима, его близость престолу Божию, силу его молитвы. То, что публикуется ниже, одно из вели­чайших чудес пламенного старца, Саровского чудотворца, дивеевского послушника Божией Матери.

Отцу Серафиму было суждено еще при своей жизни потерять любимую дивеевскую послушницу свою Елену Васильевну Мантурову, которую он горько оплакивал. Кончина и последние дни жизни этой великой рабы Божией поистине замечательны. (Записки протоиерея Садовского, Н. А. Мотовилова, рассказы сестры Ксении.)

Елена Васильевна незадолго, до своей смерти на­чала как бы предчувствовать, что батюшке отцу Се­рафиму недолго осталось жить. Поэтому она часто говорила со скорбию окружающим: «Наш батюшка ослабевает; скоро, скоро останемся без него. Наве­щайте сколь возможно чаще батюшку, недолго уже быть нам с ним. Я уже не могу жить без него и не спасусь, как ему угодно, не переживу я его; пусть меня раньше отправят». Однажды она высказала это и отцу Серафиму. «Радость моя! — ответил батюшка. — А ведь служанка-то твоя ранее тебя войдет в Царство-то да скоро и тебя с собой возьмет!» Действительно, любившая ее и не желавшая расстаться с нею крепостная девушка Устинья заболела чахоткою. Ее мучило, что она по болезни занимает место в маленькой и тесной келье Елены Васильевны и постоянно повторяла: «Нет, матушка, я уйду от тебя, нет тебе от меня покоя!» Но Елена Васильевна уложила Устинью на лучшее место, никого не допускала ходить за нею и сама служила ей от всего сердца. Перед смертью Устинья сказала Елене Васильевне: «Я видела чудесный сад с необыкновенными плодами… Мне кто-то и го­ворит: «Этот сад общий твой с Еленой Васильев­ной, и за тобой скоро и она придет в этот сад». Так и случилось.

Михаил Васильевич Мантуров заболел в имении генерала Куприянова злокачественной лихорадкой и написал письмо сестре Елене Васильевне, по­ручая ей спросить батюшку отца Серафима, как ему спастись. Отец Серафим приказал разжевывать ему горячий мякиш хорошо испеченного ржаного хлеба и тем исцелил его. Но вскоре он призвал к себе Елену Васильевну, которая явилась в сопро­вождении своей послушницы и церковницы Ксении Васильевны, и сказал ей: «Ты всегда меня слушала, радость моя, и вот теперь хочу я тебе дать одно послушание. Исполнишь ли его, матушка?» — «Я всегда вас слушала,— ответила она,— и всегда го­това вас слушать».— «Во-во, так, радость моя! — воскликнул старец и продолжал:— Вот, видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас, и пришло время ему умирать. Умереть надо ему, матушка, а он мне еще нужен для обите­ли-то нашей, для сирот-то… Так вот и послуша­ние тебе: умри ты за Михаила-то Васильевича, матушка!» — «Благословите, батюшка!» — ответила Елена Васильевна смиренно и как будто спокойно. Отец Серафим после этого долго-долго беседовал с ней, услаждая ее сердце и касаясь вопроса смер­ти и будущей Вечной Жизни. Елена Васильевна молча все слушала, но вдруг смутилась и про­изнесла: «Батюшка! Я боюсь смерти!» — «Что нам с тобой бояться смерти, радость моя! — ответил отец Серафим.— Для нас с тобою будет лишь вечная радость!»

Простилась Елена Васильевна, но лишь шагнула за порог кельи, тут же упала. Ксения Васильевна под­хватила ее, батюшка отец Серафим приказал поло­жить ее на стоявший в сенях гроб, а сам принес святой воды, окропил Елену Васильевну, дал ей напиться и таким образом привел в чувство. Вернувшись домой, она заболела, слегла в постель и сказала: «Теперь уже я более не встану».

По рассказам очевидцев, ее кончина была замечательная. В первую же ночь она видела зна­менательный сон. На месте Казанской дивеевской церкви была как бы площадь или торжище и на ней великое множество народа. Вдруг народ рас­ступился перед двумя воинами, которые к ней по­дошли. «Иди с ними к Царю! — сказали они Елене Васильевне.— Он тебя к Себе призывает!» Она повиновалась и пошла за воинами. Ее при­вели к месту, на котором восседали необычайной красоты Царь и Царица, которые, приняв ее сми­ренный поклон, сказали: «Не забудь: 25-го числа мы тебя к себе возьмем!» Проснувшись, Елена Васильев­на рассказала всем свой сон и приказала записать число. Только тремя днями пережила она его…

За эти несколько дней болезни Елена Василь­евна соборовалась и, насколько возможно, часто приобщалась Святых Таин. Духовник ее, отец Василий Садовский, видя ее слабость, посоветовал было ей написать брату Михаилу Васильевичу, который ее сильно любил, но она ответила: «Нет, батюшка, не надо! Мне будет жаль их, и это возмутит мою душу, которая уже не явится ко Господу такою чистою, как то подобает».

Трое суток до смерти Елена Васильевна была постоянно окружена видениями, и для непонимаю­щих людей могло казаться, что она в забытьи. «Ксения! Гости будут у нас! — вдруг произ­несла она.— Смотри же, чтобы у нас все было здесь чисто!» — «Да кто же будет-то, матушка?» — спро­сила ее послушница. «Кто? Митрополиты, архиереи и весь духовный причт»,— ответила она удивлен­но. В день смерти Елена Васильевна опять повторила: «Ксения! Не накрыть ли стол-то? Ведь гости скоро будут!» Ксения Васильевна тотчас согласилась и исполнила желание умирающей, на­крыв стол белою чистою скатертью. «Смотри же, Ксения, — твердила Елена Васильевна, — чтобы все, все у тебя было чисто, как возможно чисто!» Когда же она увидела, что все исполнено ее послушницей, поблагодарила и произнесла: «Ты, Ксения, не ложись, а Агафье Петровне вели лечь… И ты не садись смотри, Ксения, а так постой немного!» Умирающая была окружена образами. Но вдруг, вся изменившись в лице, радостно воскликнула она: «Святая игумения! Матушка, оби­тель-то нашу не оставь!» Долго-долго со слезами молила умирающая все об обители и много, но несвязно говорила она, а затем совершенно затихла. Немного погодя, как бы опять очнувшись, она позвала Ксению, говоря: «Где же это ты? Смотри, еще гости ведь будут!» Потом вдруг восклик­нула: «Грядет! Грядет!.. Вот и Ангелы!.. Вот мне венец и всем сестрам венцы!..» Долго еще говори­ла, но опять непонятно. Видя и слыша все это, Ксения Васильевна в страхе воскликнула: «Ма­тушка! Ведь вы отходите! Я пошлю за батюшкой!» — «Нет, Ксеньюшка, погодите еще,— сказала Елена Васильевна,— я тогда сама скажу вам!» Много вре­мени спустя она послала за отцом Василием Са­довским, чтобы еще в последний уже раз пособороваться и приобщиться Святых Христовых Таин. (Из записок Н. А. Мотовилова и летописных сказаний обители.)

Во время исповеди, как собственноручно написал отец Василий, умирающая поведала, какого видения и откровения она была раз удостоена.

«Я не должна была ранее рассказывать это,— объяснила Елена Васильевна,— а теперь уже могу. В храме я увидела в раскрытых царских вратах величественную Царицу неизреченной красоты, кото­рая, призывая меня ручкой, сказала: «Следуй за Мною и смотри, что покажу тебе!» Мы вошли во дворец; описать красоту его при полном желании не могу вам, батюшка! Весь он был из прозрач­ного хрусталя и двери, замки, ручки и отделка — из чистейшего золота. От сияния, и блеска трудно было смотреть на него, он весь как бы горел. Только подошли мы к дверям — они сами собой отвори­лись, и мы вошли как бы в бесконечный коридор, по обеим сторонам которого были все запертые двери. Приблизившись к первым дверям, которые тоже при этом сами собой раскрылись, я увидела огромную залу; в ней были столы, кресла, и все это горело от неизъяснимых украшений. Она наполнялась санов­никами и необыкновенной красоты юношами, ко­торые сидели. Когда мы вошли, все молча встали и поклонились в пояс Царице. «Вот смотри, — сказа­ла Она, указывай на всех рукою, — это Мои благо­честивые купцы». Предоставив мне время рас­смотреть их хорошенько, Царица вышла, и двери за нами затворились сами собой. Следующая зала была еще большей красоты; вся она казалась залитою светом. Она была наполнена одними молодыми де­вушками, одна другой лучше, одетыми в платья необычайной светлости и с блестящими венцами на головах. Венцы эти различались видом, и на не­которых было надето, по два и по три зараз. Девушки сидели, но при нашем появлении все встали молча, поклонились Царице в пояс. «Осмотри их хорошенько, хороши ли они и нравятся ли тебе»,— сказала Она мне милостиво. Я стала рассматривать указанную мне одну сторону залы, и что же: вдруг вижу, что одна из девиц, батюшка, ужасно по­хожа на меня!» Говоря это, Елена Васильевна смутилась, остановилась, но потом продолжала: «Эта девица, улыбнувшись, погрозилась на меня. Потом, по указанию Царицы, я начала рассматри­вать другую сторону залы и увидела на одной из девушек такой красоты венец, такой красоты, что я да­же позавидовала, — проговорила Елена Васильевна, вздохнув. — И все это, батюшка, были наши сестры, прежде меня бывшие в обители, и теперь еще живые, и будущие! Но называть их не могу, ибо не ве­лено мне говорить. Выйдя из этой залы, двери которой за нами сами же затворились, подошли мы к третьему входу и очутились снова в зале, несравненно менее светлой, в которой также были все наши же сестры, как и во второй, бывшие, на­стоящие и будущие; тоже в венцах, но не столь блестящих, и называть их мне не приказано. Затем мы перешли в четвертую залу, почти полумрачную, наполненную все также сестрами, но лишь настоящими и будущими, которые или сидели, или лежали; иные были скорчены болезнью и без всяких венцов, со страшно унылыми лицами, и на всем и на всех лежала как бы печать болезни и невыразимой скорби. «А это нерадивые!» — сказала мне Царица, указывая на них. «Видишь ли, — продолжала Она, — как ужасно нерадение! Вот они и девицы, а от своего нерадения никогда не могут уже радоваться!» — «Ведь тоже все наши сестры, батюшка, но мне за­прещено называть их!» — объяснила Елена Василь­евна и горько заплакала.

Как только ушел отец Василий из кельи, причастив Елену Васильевну, она сказала Ксении: «Ксения! Вынесите сейчас же от меня икону Страст­ной Божией Матери в церковь! Эта икона — чудо­творная! Она была на время перенесена в келью из церкви». Сестры молча выслушали приказание, но оно показалось им странным, и они не исполнили его, полагая, что Елена Васильевна говорит в бреду или в забытьи, но умирающая, быстро поднявшись и строго посмотрев на послушниц, сказа­ла с упреком: «Ксения! Всю жизнь ты меня не оскорбляла, а если теперь не вынесете, то вам не дадут уже вынести ее и она упадет! Вот вы не слушае­те, а после сами же будете жалеть!» И едва успели вынести икону, как ударили к обедне. «Сходи- ка, Ксения, к обедне,— проговорила Елена Василь­евна,— да помолись за всех нас!» — «Что это вы, матушка,— испуганно сказала Ксения Васильевна,— а вдруг…» («Умрете вы»,— хотела было сказать она.) Но Елена Васильевна, не дав ей докончить, произ­несла: «Ничего, я дождусь!» И когда Ксения верну­лась после обедни, то Елена Васильевна встретила ее словами: «Вот, видишь ли, я сказала, что до­ждусь, и дождалась тебя!» Потом, обращаясь ко всем, продолжала она: «За все, за все благодарю вас! И вы меня все Христа ради простите!» Ксения, видя, что Елена Васильевна вдруг вся просветлела и отходит, испуганно к ней бросилась и стала молить ее еще сказать: «Матушка… тогда… нынче ночью-то, я не посмела тревожить и спросить вас, а вот теперь вы отходите… Скажите мне, матушка, Господа ради скажите, вы видели Господа? …Бога невозможно человекам видети, на Него же… не смеют чины ангельские взирати! — тихо и сладко запела Елена Васильевна, но Ксения продолжала молить, настаивать и плакать. Тогда Елена Василь­евна сказала: «Видела, Ксения, — и лицо сделалось восторженное, чудное, ясное, — видела как неизречен­ный Огнь, а Царицу и Ангелов видела про­сто!» — «А что же, матушка, — спросила опять Ксения, — а вам-то что будет?» — «Надеюсь на мило­сердие Господа моего, Ксения, — произнесла смиренная праведница, отходящая ко Господу. — Он не оставит!» Затем она начала говорить о церкви, как и что должно делать, чтобы она была всегда в по­рядке, и заторопила послушниц: «Собирайте меня скорее, скорее, не отворяя двери! Выносите сейчас же в церковь! А то сестры вам помешают и не да­дут собрать!» — «Поздно, матушка, не успеем до вечерни», — ответила ей Ксения. «Нет, нет, успеете еще! — как бы торопясь, говорила Елена Васильев­на. — Как я говорю, так и делайте! Слушайтесь, да скорее, а то Бог накажет! Спохватитесь после, да уж поздно будет, не воротите!» И сестры стали ее спешно убирать. «Ох! Ксения! Ксения! Что это? — вдруг воскликнула она, испуганно прижавшись к послушнице.— Что это? Какие два безобразные; это враги!.. Ну да эти вражии наветы уже ничего мне не могут теперь сделать!» Затем совершенно покойно она потянулась и скончалась.

Справедливо настаивала праведная, требуя запереть двери и чтобы ее, живую, уже совершенно приготовили в гроб, а затем немедленно по смерти вынесли в церковь, потому что, едва лишь успели это все исполнить, как сестры, чрезвычайно лю­бившие ее, узнав о ее кончине, вломились со страшным воплем в двери крошечной кельи, не дозволяя положить ее в присланный за трое суток батюшкой отцом Серафимом гроб, выдолбленный из целого дуба. В эту минуту начали звонить к вечер­ни и поэтому ее вынесли в церковь. На нее одели рубашечку отца Серафима, платок и манатейную ряску. Обули в башмаки, в руки положили шерстя­ные четки и сверх всего покрыли черным колен­кором. Волосы ее, всегда заплетенные в косу, были закрыты под платочком шапочкою из батюшкиных поручей, которую сам старец надел ей после постри­жения. Она скончалась 27-ми лет от рождения, про­быв в Дивеевской обители всего семь лет. Елена Васильевна была чрезвычайно красивой и привлека­тельной наружности, круглолицая, с быстрыми чер­ными глазами и черными же волосами, высокого роста.

В тот же час батюшка отец Серафим, прови­дев духом, поспешно и радостно посылал работав­ших у него в Сарове сестер в Дивеево, говоря: «Скорее, скорее грядите в обитель, там великая госпожа ваша отошла к Господу!»

Подготовил диакон Андрей ЛОРГУС

(Печатается по изд.: Летопись Серафимо-Дивеевского мо­настыря / Сост. архимандрит Серафим (Чичагов; впоследст­вии митрополит Ленинградский; † 1937). СПб., 1903)