Мы старались доселе приводить дословно подлинные наставления батюшки, сказанные им разным людям: это представляется нам дороже всяких наших собственных рассуждений; ибо задача наша заключается в том, чтобы дать читателю как можно более фактов и собственных изречений самого преподобного: это и его изображает ярче и живее; а главное: его поучения — сильнее и убедительнее всяких наших толкований.
И вот, когда мы собрали несколько материала о благочестии мирян, то к нашему, — а может быть, и читательскому разочарованию, нам показалось, что все в приведенных рассказах получилось слишком «просто». Ничего нового: все это известно почти всякому православному. Ничего особенно чрезвычайного и сильного: все обыкновенно.
А между тем в действительности батюшка производил на всех такое обаятельное, а иногда и потрясающее впечатление, что люди уходили от него в восторге, а иные — в рыданиях, и почти все — утешенные, ободренные, обрадованные, умиренные, приподнятые: точно в каждого из них он впрыскивал жизненную силу, светлую радость, подъем духовного напряжения, крепость в добре, желание исправления. Кратко сказать: пламенный Серафим зажигал людей огнем и благодатным духом возрождения (Лк. 3, 16). Это нам даже трудно представить; и только из рассказов да из необыкновенных благих последствий мы догадываемся и видим: что за чрезвычайная сила таилась и действовала в «убогом» и скорченном старце! И особенно умел он ободрить и обрадовать посетителей: свидание с батюшкой бывало для них истинным праздником! От него люди улетали точно на крыльях! Или наоборот: необыкновенно сосредоточенными, обличенными; но в то же время — с решимостью на борьбу со злом.
А в наших немногих рассказах получилось так «просто».
Трудно передать словами — дух. Евангелие о Христе тоже — необычайно просто; а между тем народ в свое время «тысячами собирался» к Нему и теснили Его и учеников, и друг друга (Лк. 5, 1; 12, 1); так что апостолам «невозможно было и хлеба вкусить» (Мрк. 3, 20). Подобно этому бывало и в Сарове возле отца Серафима.
Отчего же, однако, выходит все так просто?
Просто — потому, что и жизнь-то наша проста. Но попробуй исполнить самые известные заповеди Божии: и как трудно и непросто окажется это! Чего бы проще любить жену, мужа, родителей? Кто не знает, что нужно хранить целомудрие, верность, честность? Кто же не слышал евангельских заповедей о милосердии к бедным, об исполнении долга своего служения?.. Да, все это мы знаем, но не можем иной раз делать этого. А батюшка вдохновлял на добро людей: в этом и заключалась сила духовных людей… И фарисеи говорили, но их слова были мертвы; а учение Господа было со «властью» (Мф. 7, 29). И Апостол Павел свидетельствует про себя: «слово и проповедь моя — не в убедительных словах человеческой мудрости, а в явлении духа и силы» (1 Кор. 2, 4).
Да и что можно «нового» сказать, когда в христианстве все уже сказано? Остается лишь делать.
И однако же мы попытаемся еще немного приоткрыть радующий и бодрящий дух наставлений и обхождений с мирянами отца Серафима.
«Однажды, — рассказывает сосед по келии батюшки, отец Павел, — привел я к отцу Серафиму молодого крестьянина с уздою в руках, плакавшего о потере своих лошадей, и оставил их одних. Через несколько же времени, встретив опять этого крестьянина, я спросил у него: «Ну что? отыскал ли ты своих лошадей?» «Как же, батюшка, отыскал», — отвечает крестьянин. «Где и как?» — спросил я еще его. А он отвечал: «Отец Серафим сказал мне, чтобы я шел на торг, и там увижу их. Я и вышел: и как раз увидал и взял к себе моих лошадок».
Маленький, кажется, случай: а для крестьянина лошади — все богатство; потеря же их — разорение и горькая нищета… И вдруг такая радость: по слову Серафима, «лошадки», — как ласково называл их хозяин, — нашлись. Можно потом понять, что «молодой крестьянин» еще не раз с радостью потянется к Серафиму в Саров; а на старости лет, может, и жизнь свою окончит в монастыре. А какая радость для его всей семьи: «лошадок» нашли! Сколько, чай, слез пролито было и женой и детьми, если уж сам мужик плакал в монастыре, держа узду.
Или вот приехал, по пути из Москвы в Пензу, князь Н. Н. Голицын. Старец был в пустыньке. Князь поспешно отправился туда. По дороге он встретил батюшку и попросил благословения.
— Кто ты такой? — приветливо спросил отец Серафим.
Князь по скромности назвал себя просто «проезжающим» человеком.
Тогда старец с братскою любовью обнял его, поцеловал и сказал: «Христос воскресе!» Затем спросил его: «Читаешь ли святое Евангелие?» Князь ответил: читаю. — «Читай почаще, — отвечал старец, — следующие слова в сей Божественной Книге: — Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы. Возмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим. Иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 20-30).
Сказав эти слова, старец опять со слезами обнял князя. Дорогою продолжал беседовать с ним о будущей жизни и о разных испытаниях, имеющих с ним случиться, — которые все сбылись в свое время. Пришедши в монастырь, старец пригласил князя к себе в келию, дал напиться святой воды и пожаловал горсть сухарей. Прощаясь же с ним, он спросил у проезжающего человека: долго ли он намеревается пробыть в монастыре? Тот ответил, что предполагает уехать наутро, после ранней литургии.
Тогда отец Серафим с невыразимою, — по словам князя, — любовью сказал, что, полюбив его, он желает еще видеться с ним завтра, после ранней обедни; что поэтому собственно, ради него, он не пойдет завтра в пустынь и останется в монастыре. На другой день старец вышел к нему навстречу на крыльцо своей келии, благословил, обнял его, ввел к себе. Здесь опять напоил его святою водою, дал сухариков, и, благословляя в путь, опять советовал почаще читать прежде сказанные слова из Евангелия и еще Символ веры, в котором просил обращать внимание особенно на двенадцатый член. К сожалению, другие беседы старца с князем остались неизвестными; но для князя они служили величайшим утешением и принесли много душевной пользы».
Мир, утешение, отрада, ласка, любовь, внимание, со слезами целование, «Христос воскресе» — сплошная радость во время посещения. А на всю жизнь дано правило: искать утешения в скорбях, — которые уже прозревал угодник Божий, во Христе и христоподобном смирении: «Я упокою вас».
Мы уже упоминали и об Анне Петровне Еропкиной. Полюбив молодого человека из своего дворянского круга, семнадцатилетняя барышня вышла за него замуж, хотя св. Серафим явился ей во сне и не велел этого делать. В феврале 1829 года отпраздновали свадьбу; а 10 мая муж, после болезни, скончался без напутствия Святыми Тайнами. Молодая вдова едва не сошла с ума и постоянно думала о самоубийстве. А через год она, по совету людей, была уже в Сарове. Мы знаем, как утешил ее преподобный и успокоил относительно умершего без причастия мужа. Это было в марте. А через два месяца она, по благословению отца Серафима, снова поехала к нему. И вот как она сама описывает некоторые подробности этой второй поездки.
«Весела мне была тогда дорога; я думала, что еду к родному отцу. По прибытии в обитель, как лань, бросилась я к нему в лес, узнав, что он там в пустыне. С трудом я могла рассмотреть, что он копошится в воде, вынимает оттуда крупный булыжник и после, выйдя из воды, потащил его на берег. В эту минуту я сквозь народ пробралась к нему. И лишь только он меня заметил, как с веселым лицом приветствовал: «что, сокровище мое, — приехала? Господь благословит тебя, погости у нас!» Вскоре он стал отсылать и меня и народ в монастырь, приказывая туда торопиться. Но никому не хотелось с ним расставаться. К тому же день был прекрасный, и до вечера оставалось много времени. Промешкав довольно долго в лесу, мы все потянулись длинной, беспрерывной вереницей к монастырской гостинице. Вдруг нашла страшная грозовая туча; и от проливного дождя ни на ком из нас не осталось ни одной сухой нитки. На другой день, как я пришла к нему, он принял меня очень милостиво и с ангельской улыбкой сказал мне: «что сокровище, каков дождичек, какова гроза? Не попала бы ты под них, если бы послушала меня. Ведь я тебя заранее посылал от себя!».
Или вот еще утешительный случай. Мать потеряла неизвестно куда и как пропавшего единственного сына. Можно представить себе все ее неизбывное горе! Пошла она в Саров и с растерзанным сердцем припала к ногам отца Серафима и просила молитв о погибшем сыне. Утешил ее старец, ободрил, обнадежил и, к ее удивлению, велел ей ждать своего сына в монастырской гостинице. Как ни показалось невероятным такое утешение, все же послушалась несчастная мать, хватаясь за предсказание батюшки, как утопающий за соломинку. Прошел день, прошел другой, третий: а сына все нет. Грустная, направилась она к отцу Серафиму, чтобы получить уже благословение и отправиться восвояси, с прежним камнем на душе. И что же? Как раз в то время, как она пошла из гостиницы к батюшке, к нему пришел на благословение и сын ее. Отец Серафим взял его за руку, подвел к матери и поздравил с радостною встречею.
А сколько он утешал своих сирот, тому и конца рассказов нет! Упомянем уже и об этом здесь по связи: да и не одним только его монахиням утешительны и назидательны слова его и рассказы о нем, а и всякому христианину. Примеров много, возьмем два-три.
«А я прихожу к нему, батюшке Серафиму, — рассказывает старица Агафия Григорьевна, — да и думаю, смущенная духом, что по кончине не будет уже никому и никакой награды. Батюшка был в своей келье, в сеночках, положил головку на грешное мое плечо и сказал: «Не унывай, не унывай, матушка! Мы в Царствии-то Небесном будем с тобою ликовать!»
И прибавил: «Матушка, чтобы умная молитва повсегда бы при тебе была». А я, грешница, изнемогала в малодушии.
«Не слушай, — говорит, — матушка, куда тебя мысли-то посылают! А молись так, матушка: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствие Твое», — и с начала до конца (блаженства). «О, вспетая Мати»… Потом: «Помяни, Господи, отца нашего иеромонаха Серафима, и свое-то имя помяни. Вот, матушка, мои грехи простит Господь и твои — так и спасемся!».
И мирянам он тоже велел призывать его в молитвах в моменты уныния, скорбей и скуки, или нападения врагов невидимых. Однажды заболела молодая крестьянка Александра Лебедева, села Елизарьева Ардатовского уезда. Возвратившись 6 апреля 1826 года из храма после праздничной службы, она, пообедавши, вышла с мужем прогуляться. Вдруг с ней, без всяких видимых причин, случился припадок, после которого она начинала скрежетать зубами, грызть вещи; а потом засыпала. Такие мучительные припадки впоследствии стали повторяться с нею ежедневно. Лечение не помогало. Прошло больше года. 11 июня 1827 года ей явилась во сне старая женщина, со впалыми щеками, и велела ехать в Саров к отцу Серафиму: «Он тебя ожидает к себе завтра, — сказала она, — и исцелит тебя».
— Кто ты такая и откуда? — осмелилась спросить больная.
— Я из Дивеевской общины, первая тамошняя настоятельница Агафия.
На другой же день родные повезли ее к батюшке. Он действительно исцелил ее, а потом добавил:
— Сходи в Дивеево на могилку рабы Божией Агафии, возьми себе земли и сотвори на сем месте, сколько сможешь, потопов: она о тебе сожалеет и желает тебе исцеления. Когда же тебе будет скучно, ты помолись Богу и скажи: «Отче Серафиме! помяни мя на молитве и помолись о мне грешной, чтобы не впасть мне опять в сию болезнь от супостата и врага Божия».
После этого от болящей недуг отошел ощутительно, с каким-то шумом. Женщина выздоровела окончательно, и впоследствии, кроме прежних двух детей, родила еще четырех сыновей и пять дочерей. А батюшку всегда поминали в молитвах.
И ротмистру Теплову говорил: «Когда ты будешь в скорби, то зайди к убогому Серафиму в келию: он о тебе помолится». Это и при жизни имело силу, и еще более по смерти его по ходатайству его, пред престолом Божиим.
Утешая своих сироток, он, между прочим, дал совет против уныния, подобный которому мы находим и у других святых отцов: угостить скорбящего приятным кушаньем. Но какие кушанья могли быть в бедном Дивееве? Вместо этого батюшка велел сестрам есть вволю то, что было, и даже на труды брать с собою хлеба.
— В кармашек-то свой и положи кусочек, — говорил он Ксении Васильевне, — устанешь, умаешься, — не унывай; а хлебца-то покушай, да опять за труды! Даже на ночь под подушку приказывал он класть хлеба: «Найдет на тебя уныние да раздумье, матушка; а вы хлебушка-то и выньте да и кушайте: уныние-то и пройдет, хлебушек-то и прогонит его, и сон после труда вам хороший даст он, матушка».
И когда после строгая стряпуха стала отказывать сестрам в хлебе, ссылаясь на распоряжение настоятельницы, батюшка призвал ее, строго выговорил и даже добавил:
— Пусть начальница-то говорит (о бережливости), а ты бы потихоньку давала да не запирала: тем бы и спаслась!
Или вот еще более умилительный случай, даже точно и не подобающий для монашествующих… Но батюшка знал, что делал, по прозорливости своей, чтобы развеселить своих унывших сирот.
«Раз мы с Акулиной Васильевной, — рассказывает старица Варвара Ильинична, — пришли к батюшке. Долго что-то он говорил ей наедине: все в чем-то убеждал, но, видно, она не послушалась. Он вышел и говорит: «Вынь из моего ковчега (так называл свой гробик) сухарей». Навязал их целый узел, отдал Акулине; а другой узел мне. Потом насыпал целый мешок сухарей, да и начал бить его палкой. А мы смеемся, так и катаемся со смеху. Батюшка взглянул на нас, да еще пуще его бьет. А мы знать — ничего не понимаем. Потом завязал его батюшка да и повесил на шею Акулине и велел нам идти в обитель. После уж поняли, как эта сестра Акулина Васильевна вышла из обители и в миру терпела страшные побои. Она потом опять поступила к нам и скончалась в Дивееве».
А потом наговорили на самое Варвару Ильиничну, и настоятельница общины матери Александры, Ксения Михайловна, выслала ее из монастыря своего.
«Я все плакала, да и пошла к батюшке Серафиму: все ему рассказала. Сама плачу, стою пред ним на коленях. А он смеется, да так ручками и сшибается (то есть хлопает рука об руку). Стал молиться и приказал мне идти к своим девушкам на мельницу, к начальнице Прасковье Степановне. Она, по его благословению, и оставила меня у себя».
После именно эта сестра видела, как у батюшки на лице сидели мухи, а по лицу бежала кровь ручьями. Она хотела их смахнуть; но батюшка запретил ей:
— Не тронь их, радость моя: всякое дыхание да хвалит Господа!»
После такой терпеливости невольно наши скорби покажутся легкими…
И сколько таких утешительных случаев!
Но помимо них, разве не утешительно для мирян, что самое их земное служение, каково бы оно ни было, ведет их к спасению; если только они несут его с верою, смирением, терпением, во имя Христово, — исполняя, как заповедь Божию? Как осмысливается тогда всякое дело, всякий труд! Тогда, можно сказать, вся жизнь человека превращается в непрерывный подвиг спасения! И мы видели: как любил батюшка своих мирских сотрудников и сотаинников.
Поэтому, как ни простыми кажутся нам советы и наставления батюшки мирянам, но кто исполняет их, как «заповеди Божий», по словам Апостола Павла, те могут сподобляться и последующих за сим дарований Господних, от благодатной радости «Утешителя» Святого Духа — до самого явления им Христа Спасителя… Дивны эти слова; но они изречены нам Самим Сыном Божиим:
«Не оставлю вас сиротами: приду к вам… ибо Я живу, и вы будете жить. В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас. Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцом Моим, и Я возлюблю Его и являюсь ему Сам» (Иоан. 14, 18—21).
И скоро мы увидим, как это слово сбудется на мирянине Мотовилове в дивной и сверхъестественной беседе с ним отца Серафима.
Вот какою радостью светился преподобный Серафим! А нередко она излучалась от него даже в совершенно зримом образе необычайного света, от которого в восторг приходили и сподобившиеся этого видения. Это удостоились созерцать многие: и ближние его сотаинники, и Еропкина, и Аксакова, и Мелюков, и Тихонов, и многие сестры.
Что же еще из наставлений мирянам сказать нам в поучение?
Конечно, легко все это писать и еще легче о чужом спасении говорить. Но на самом деле всякий — и монах и мирянин знает, что спасение дается трудно, что каждый должен нести крест свой всю жизнь. И батюшка часто напоминает об этом, стараясь лишь облегчить людям ношу их.
Однажды к нему пришел профессор семинарии в сопровождении священника, желая получить благословение на монашество. Но батюшка, говоря с иереем, совсем не обращал внимания на ученого богослова. И мимоходом спросил спутника его:
— Не нужно ли ему еще доучиться чему-нибудь?
Священник объяснил, что проситель хорошо знает разные богословские науки.
— И я знаю, что он искусен сочинять проповеди. Но учить других так же легко, как с нашего собора бросать на землю камешки, а проходить делом то, чему учишь, все равно, как бы самому носить камешки наверх соборов. Так вот какая разница между учением других и прохождением самому дела.
А в заключение он посоветовал профессору прочитать житие Святого и ученого Иоанна Дамаскина; где рассказывается, между прочим, как этому великому богослову запрещено было его старцем даже составлять священные песнопения, для смирения себя; а когда он, пожалевши брата скончавшегося монаха, составил надгробные песни, то старец сначала хотел совсем прогнать его из монастыря, а потом, умоленный иноками, согласился оставить, но поручил провинившемуся в послушании богослову убирать нечистые места. И только после такого его смирения и особого видения старцу Божией Матери, уста церковного песнотворца были разрешены.
Да, нелегко дается спасение. И это лучше других знал сам подвижник Саровский по своему богатому опыту. Поэтому он и других предупреждал, что на пути земных странников непременно ждут скорби.
— Тесным путем надлежит нам, — говорил он офицеру Каратаеву, — по слову Спасителя, войти в царствие Божие (Мф. 7, 13-14).
И в примере приводит святых:
— Все святые подлежали искушениям; но подобно злату, которое, чем более может лежать в огне, тем становится чище; так и святые от искушений делались искуснее, терпением умилостивляли правосудие Творца и приближались ко Христу, во имя и за любовь Которого они терпели.
А иногда ссылался, для более убедительного действия и в утешение страждущим на самого себя. У одной женщины предсмертно занемог муж. Почитая батюшку, он отправил в Саров свою жену. Батюшка никого не принимал. Но прозрев духом горе людское, он неожиданно раскрыл дверь и прямо обратился к скорбящей:
— Дочь Агриппина, подойди ко мне скорее, потому что тебе нужно поспешить домой…
Потом взял ее руку, положил на плечо свое, где она осязала большой крест.
— Вот, дочь моя, — сказал старец, — сперва мне было тяжело носить это, но ныне весьма приятно. Спеши же теперь и помни мою тяжесть. Прощай!
Муж еще был жив, принял присланного отцом Серафимом вина, антидора и святой воды, благословил детей и мирно отошел ко Господу.
Но и при всем этом батюшка всегда и всех увещевал не унывать. Напоминал он слова Самого Господа, что хотя исполнение Его заповедей есть бремя, но это бремя легко (Мф. 11, 30). Но особенно утешал скорбящих отец Серафим ожиданием грядущего блаженства для достойных его. Молодой вдове дворянке А. П. Еропкиной он с необыкновенным восторгом рассказывал о Царствии Небесном.
«Ни слов его всех, ни впечатления, сделанного на меня в ту пору, я не в силах передать теперь в точности, — пишет она в своих позднейших воспоминаниях».
Вид его лица был совершенно необыкновенный. Сквозь кожу у него проникал благодатный свет. Всего я не могла удержать в памяти; но знаю, что говорил мне о трех святителях: Василии Великом, Григории Богослове, Иоанне Златоусте, в какой славе они там находятся. Подробно и живо описал красоту и торжество св. Февронии и многих других мучениц. Подобных живых рассказов я ни от кого не слыхала. Но и он сам как будто бы не весь высказался мне тогда, прибавив в заключение: «Ах, радость моя! Какое там блаженство, что и описать нельзя!»
Даже грешникам не велел преподобный унывать. Спросили его однажды:
— Можно ли облагодатствованному человеку по падении восстать чрез покаяние?
— Можно, — ответил он, — по слову: «превратихся пасти, и Господь прият мя» (Пс. 117, 13). Когда св. пророк Нафан обличил Давида в грехе его, то он, покаявшись, тут же получил прощение (2 Цар. 12, 13). Когда мы искренно каемся во грехах наших и обращаемся ко Господу нашему Иисусу Христу всем сердцем нашим, Он радуется нам, учреждает праздник и созывает на него любезныя
Ему силы, показывая им драхму, которую Он обрел паки, то есть царский образ Свой и подобие. Возложив на рамена заблудшую овцу, Он приводит ее ко Отцу Своему. В жилище всех веселящихся Бог водворяет и душу покаявшегося вместе с теми, которые не отбегали от Него.
Ободряя унывающих грешников, преподобный Серафим ссылается, между прочим, на древний пример, рассказанный в Прологе. Один пустынник, отправившись за водой, впал в грех. Когда он возвращался в монастырь свой, то враг стал смущать его отчаянными мыслями, представляя ему тяжесть греха, невозможность прощения и исправления. Но воин Христов противостоял нападениям лукавого и решил в покаянии заглаждать содеянное. О сем Бог открыл некоему блаженному отцу и велел ублажить за таковую победу над диаволом брата, падшего в грех, но не поддавшегося унынию и отчаянию.
«Итак, — пишется в наставлениях, оставшихся от отца Серафима по записям его духовных чад, — не вознерадим обращаться к Благоутробному Владыке нашему скоро и не предадимся беспечности и отчаянию ради тяжких и бесчисленных грехов наших. Отчаяние есть совершеннейшая радость диаволу. Оно есть грех к смерти, как гласит Писание (1 Иоан. 5, 16). Аще не предашься унынию и нерадению, — говорит Варсонофий Великий, — то имаши почудитися и прославити Бога, как пременяет тя от еже небыти во еже быти (то есть грешника в праведника)» (Ответ 114).
Уча покаянию, преподобный говорит словами святого мученика Вонифатия (память 19 декабря): «Начало покаяния зарождается от страха Божия и внимания к себе», а страх Божий есть отец внимания; а внимание — матерь внутреннего покоя. Страх Господень пробуждает спящую совесть, которая делает то, что душа, как в некоей воде чистой и невозмущенной, видит свою некрасоту; и тако рождаются начатки и разрастаются корни покаяния».
Другой путь к воспитанию духа покаяния есть непрестанная молитва. «Мы всю жизнь грехопадениями своими оскорбляем величество Божие; а потому и должны всегда со смирением просить у Господа оставления долгов наших».
И особенно советовал о. Серафим молиться кающимся словами сокрушенной и уповающей молитвы преп. Антиоха. (Смотри в конце сей главы.)
«Покаяние во грехе, между прочим, состоит в том, чтобы не делать его опять».
«Отчаяние, по учению святого Иоанна Лествичника, рождается или от сознания множества грехов, отчаяния совести и несносной печали… или — от гордости и надмения, когда кто почитает себя не заслуживающим того греха, в который впал» (то есть неожиданным для себя, якобы не столь уже и худого). «Первое врачуется воздержанием и благою надеждою; а второе — смирением и неосуждением ближняго».
«Господь печется о нашем спасении. Но человекоубийца-диавол старается привести человека в отчаяние. Душа высокая и твердая не отчаивается при несчастиях, каковы бы они ни были. Иуда-предатель был малодушным и не искусен в брани; и потому враг, видя его отчаяние, напал на него и обольстил его удавиться; но Петр — твердый камень, когда впал в грех, как искусный в брани, не отчаялся и не потерял духа, но пролил горькие слезы от горячего сердца; и враг, увидя их, как огнем палимый в глаза, далеко убежал от него с болезненным воплем».
«Итак, братия, — учит Преподобный Антиох, — когда отчаяние будет нападать на нас, не покоримся ему; но укрепляясь и ограждаясь светом веры, с великим мужеством скажем лукавому духу: «Что нам и тебе, отчужденный от Бога, беглец с небес и раб лукавый? Ты не смеешь сделать нам ничего! Христос, Сын Божий, власть имеет и над нами, и над всем! Ему согрешили мы, Ему и оправдаемся! А ты, пагубный, удались от нас! Укрепляемые честным Его крестом, мы попираем твою змииную главу».
«Но избегая всячески отчаяния, нужно жить в покаянии», как постоянно просит Церковь на ектении: «прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати» даруй, Господи. Об этом непрестанно нужно помнить и молиться православному христианину. Наше Святое Православие, при всем уповании на милость Искупителя, особенно старается воспитать и установить своих чад в покаянии. Потому и у подвижников и у спасающихся мирян самым «нормальным», обычным состоянием является дух сокрушения, а у иных и слезы, а самою лучшею молитвою — покаянное «Господи, помилуй», у более же усердных молитва Иисусова. Нам, грешным, это — лучшая молитва. Но на этих же самых корнях воспитывался преподобный Серафим с самого начала своего путешествия по монастырям. Этому он учил даже при нянчании ребенка, советуя говорить не иную молитву, как то же «Господи, помилуй». Даже для слуха невинного еще дитяти… Дивно и поучительно!
Нет — воистину «тесны врата» в Царство Божие… И нет иного пути кроме покаянной борьбы, беспрерывного подвига, непрестанного моления о благодатной помощи.
Потому-то и батюшка учил приходивших не только упованию на милость Господню, но и о кресте говорил, покаянным молитвам учил. И между другими заповедовал особо молитву сию.
«Несомненно приступай к покаянию, — и оно будет ходатайствовать за тебя пред Богом. Непрестанно твори сию молитву преподобного Антиоха:
«Дерзая, Владыко, на бездну благоутробия Твоего приношу тебе от скверных уст и нечистых устен молитву сию: помяни, яко призвася на мне имя святое Твое, и искупил мя еси ценою крове Твоея, яко запечатлел мя еси обручением Святого Духа Твоего, и возвел мя еси глубины безмолвия моих, да не похитит мя враг.
Иисусе Христе, заступи мя и буди ми помощник крепкий в брани, яко раб есмь похоти и воюем от нея. Но Ты, Господи, не остави мя на земли повержена во осуждении дел моих: свободи мя, Владыко, лукавого рабства миродержателя и усвой мя в заповедех Твоих. Путь живота моего, Христе мой, и свет очей моих — лице Твое. Боже, Владыко и Господи, возношения очей моих не даждь ми, и похоть злую отстави от меня, заступи мя рукою Твоею святою. Пожелания и похотствования да не объимут мя, и души бесстудней не предаждь мене.
Просвети во мне свет лица Твоего, Господи, да не объимет меня тьма, и ходящий в ней да не похитят мя. Не предаждь, Господи, зверем невидимым душу исповедующуюся Тебе. Не попусти, Господи, уязвитися рабу Твоему от псов чужих.
Приятелище Духа Твоего быти мя сподоби, и дом Христа Твоего, Отче Святый, созижди мя. Путеводителю заблудших, путеводствуй мя, да не уклонюся в шуяя. Лице Твое видети, Господи, возжелех, Боже, светом лица Твоего путеводи мя.
Источник слез даруй ми рабу Твоему, и оpoсу Святого Твоего Духа даждь созданию Твоему, да не изсохну, якоже смоковница, юже проклял еси Ты: и да будут слезы питие мое, и молитва пища мне.
Обрати, Господи, плач мой в радость мне и приими мя в вечныя Твоя скинии. Да постигнет мя милость Твоя, Господи, и щедроты Твоя да объимут мя и отпусти вся грехи моя: Ты бо еси Бог истинный, отпущаяй беззакония. И не попусти, Господи, посрамитися делу рук Твоих по множеству беззаконий моих, но воззови мя, Владыко, Единородным твоим Сыном, Спасителем нашим.
И воздвигни мя лежащего, яко Левию мытаря, и оживотвори мя грехми умерщвленного, яко сына вдовицы.
Ты бо един еси воскресение мертвых, и Тебе слава подобает во веки. Аминь».
Какой покаянно сокрушенный дух проникает эту молитву! И ее велит преподобный читать «непрестанно».
А вот другая молитва, еще более сокрушенная, которую батюшка советовал читать в моменты уныния и против отчаяния.
«Владыко Господи небесе и земли, Царю Веков! Благоволи отверсти мне дверь покаяния, ибо аз в болезни сердца моего молю Тя, Истиннаго Бога, Отца Господа нашего Иисуса Христа, Света мира; призри многим благоутробием Твоим и приими моление мое. Приклони ухо Твое к молению моему и прости ми вся злая, яже содеих аз, одоленный произволением моим. Со бо ищу покоя, и сего не обретаю, яко от совести моея отпущения не приях. Жажду мира и несть во мне мира от темныя бездны беззаконий моих. Услыши, Господи, сердце, к Тебе вопиющее: да не воззриши на дела моя злая, но паче призриши на болезни души моей и потщишися уврачевати мя, зле уязвленнаго. Благодарению человеколюбия Твоего даждь ми время покаяния и избави мя от бесстудных дел моих. Не по правде Твоей возмери ми и не воздаждь достойная по делом моим, да не до конца погибну.
Услыши, Господи, во отчаянии мя суща: се бо оскудех аз отнюдь волею моею и всяким помышлением ко исправлению себя; сего ради к щедротам Твоим прибегаю: помилуй мя, долу повержена и грехов ради моих осужденнаго. Изми мя, Владыко, порабощеннаго и деяньми злыми моими содержимого, и аки узами окованного. Ты бо Един веси юэники разрешати; и яко Един, сведый тайная, исцеляеши язвы, никому же ведомыя, Тобою же зримыя.
Сего ради, болезньми лютыми всяко томим, точию Тебе призываю, врача всех скорбящих, дверь вне Толкущих, путь заблуждающим, свет омраченных, искупитель во узах сущих, присно десницу Свою укрошающа и гнев Твой, иже на грешники уготованный, удержавающа, дарующаго же время на покаяние, великаго человеколюбия Твоего ради.
Скорый в милости и долготерпяй в наказаниих, возсияй ми, зле падшему, свет лица Твоего, Владыко; и благоутробием Твоим руку ми простри и из глубины беззаконий возведи мя.
Яко Ты Един еси Бог наш, во еже не радоватися грешных пагуб, и не отвращавши лица Твоего от вопиющих к Тебе со слезами.
Услыши, Господи, глас paба Твоего, взывающа Тебе, и свет Твой яви ми, лишенному света. И даждь ми благодать, отнюдь надежды не имущему, да всегда возуповаю на помощь и силу Твою. Плач мой в радость ми преложи, вретищс мое расторгни и веселием препояши мя.
И благоизволи да упокоюсь аз от примрачных деянии моих и тишину утреннюю восприиму со избранными Твоими, Господи, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание; и да отверзется ми дверь Царствия Твоего, яко да вшед с веселящимися во свете лица Твоего, Господи, улучу и aз живот вечный во Христе Иисусе, Господе нашем. Аминь».
Вот какой вопль покаяния советовал возносить к Богу «радостный» Серафим! И становится понятным одно изречение его, на которое редко ссылаются жизнеописатели:
— Мы, — говорит он, — должны всякую радость земную от себя удалять, следуя учению Господа Иисуса Христа, Который сказал: о сем не радуйтесь, яко дуси вам повинуются; радуйтесь же яко имена ваша написана суть на небесех (Лк. 10, 20).
Это он говорил по поводу почитания его людьми, получавшими пользу от советов его. А если он самому себе запрещал неблагоразумную радость, то что же нужно сказать о нас, грешных?
Но кроме того, у него есть и прямые наставления о плаче и слезах:
«Все святые и мира отрекшися иноки всю жизнь свою плакали, в чаянии вечного утешения, по уверению Спасителя мира: блаженни плачущие, яко тии утешатся (Мф. 5, 4). Так и мы должны плакать об оставлении грехов наших. К сему да убедят нас слова порфироносного Пророка: ходящие хождаху и плакахуся, метающе семена своя; грядуще же приидут радостию, вземлюще рукояти своя (Пс. 125, 6); и слова Исаака Сирина: «Омочи ланите твои плачем очию твоею, да почиет на тебе Святый Дух и омыет тя от скверны злобы твоея. Умилостиви Господа твоего слезами, да приидет к тебе (Сл. 68)… У кого текут слезы умиления, у того сердце озаряется лучами Солнца правды — Христа Бога».
Но в таком случае, как же примирить с этим покаянным настроением светившую радость в отце Серафиме и его постоянно — радостные приветствия приходившим: «радость моя», «сокровище мое» и пр.?
И подобает нам остановиться на этом с особенным вниманием. И вот почему.
В умах и на языках многих установилось одно неправильное воззрение на лике преподобного Серафима; а от этого стало переноситься такое же одностороннее истолкование и на все христианство, и на собственную жизнь: христианство, говорят, у преподобного Серафима будто бы не такое, как у других православных святых. У тех оно более суровое, покаянное, аскетическое, печальное; а у батюшки — отрадное, ободряющее, светлое, радостное,— едва не говорят — веселое…
А потом, не пройдя покаянного пути, начинают жить «радостию» и сами… И падают.
В такое, довольно распространенное среди интеллигентных христиан, воззрение необходимо внести самую серьезную поправку: это — не так. Если и в самом деле и путь, и лик отца Серафима не таковы, как у других православных святых; то одно это должно уже заставить нас, верных православию, задуматься, и даже отнестись с недоверием: правилен ли тогда путь самого святого? Но так как в этом ни у кого нет сомнений, то нужно усумниться в правоте оценки наших современников. Для спасения грешного мира нет иного пути, как покаяние и подвиг борьбы. Это — неизбежный закон для всех христиан. Проходил его и сам отец Серафим: стоит лишь вспомнить 1000-дневное стояние его на камне с непрекращавшимся покаянным воплем: «Боже, будь милостив ко мне, грешнику». Но если бы он сам и шел более светлым путем, более легким путем (внутренняя жизнь всех святых от нас собственно скрыта); проходившие к нему были ведь такими же людьми, со всеми их немощами, как и всегда, начиная «со дня Иоанна Крестителя и доныне», когда, по словам Самой Истины, «Царствие Небесное силою берется, и лишь употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11, 12). А если так, то они-то нуждаются уже в обычном для всех покаянном пути. И не мог же батюшка наставлять их не «тесными вратами» идти, а ублажать соблазном «широкого и пространного», легкого и веселого пути, «ведущего в погибель», и которым — увы, и без того — «многие идут» из нас (Мф. 7, 13). И при внимательном проникновении в житие Святого, совершенно нетрудно увидеть, что сам он прошел такой тяжкий и крестный путь, что нередко с трудом пишешь, читаешь или слушаешь о его подвигах… Да и много ли мы, собственно, знаем о них? Малую каплю… Прочитать только одно искушение Мотовилова об адских муках (смотри ранее); жутко станет. А преподобный Серафим-то сам вынес жестокую борьбу с темными силами… А искушения… А люди… А невероятные постнические подвиги и изнурения…
Пройдя такой крестный путь, преподобный подвижник еще на земле достиг того богоподобногоблаженного состояния, какое уготовано благословенным от Отца в Царствии Небесном. И хотя он, как чистый душою, вообще, не унывал никогда, и как хранивший незапятнанною благодать крещения, имел в себе всегда мир; но не нужно забывать и того, что полной радости пламенный Серафим достиг уже к концу подвига. А сколько времени и трудов он положил до этого в монастыре, пустыньке, молчании, затворе: один Бог лишь ведает то…
Но когда христианин достигает уже высоты богоподобия, тогда он изливает радость свою, подобно солнышку, на всех без различия: и хороших и злых, и на праведных и на грешников (Мф. 5, 45). И этим, может быть, объясняется, между прочим, и его любезное отношение к послушнику Ивану Тихонову, который потом много горя причинил его сиротам: а преподобный видел душу его давно.
Кроме того, всякий знает, что истинная радость есть плод и спутник креста. И в покаянии мы всегда чувствуем благодатное утешение. Без него же — умирание, обман.
Но в особенности нужно принять во внимание благую цель, ради которой батюшка так радостно принимал своих посетителей: ведь притекали-то все больше люди с скорбями, в малодушии, больные душой, а то и телом, — часто — грешные. И все они нуждались в слове утешении, ободрении, ласки, мира, радости. Горя-то у всех своего было достаточно: не хватало только тепла Божьего. Вот его и разливал вокруг себя облагодатствованный Утешителем угодник Божий.
И особенно это нужно бывает в начале духовной жизни или тем паче для немощных грешников, чтобы вызвать в них горение к добру. Когда же они укрепятся, их можно бывает питать и твердою пищей сокрушения и плача. Впрочем, и самая праздничная радость, получаемая от праведного Серафима, обычно бывала и началом, и источником последующих спасительных подвигов покаянной жизни, желания исправиться, измениться, загладить прежние грехи, возродиться в Духе Святом. Сколько мы видели примеров, как от келий или пустыньки «убогого» Серафима люди уходили в слезах и рыданиях! Сколько исповедей, самых глубинных, слышали стены Серафимовы!
И большею частью к этому располагала радостно кроткая любовь Христоподобного «батюшки». Не напрасно он даже будущему наместнику Троице-Сергиевой Лавры и сотруднику строгого Московского митрополита Филарета, отцу Антонию, дает такую заповедь на прощание:
«Покоряться во всем воле Господней, быти прилежну к молитве, строго исполнять свои обязанности, быть милостивым и снисходительным к братии: матерью будь, — говорил, — а не отцом к братии; и вообще ко всем быть милостивым и по себе смиренным. Смирение и осторожность жизни есть красота добродетелей».
…Матерью, а не отцом будь… Вот он сам и был такою нежною матерью. Особенно для «своих сироточек» дивеевских: «я ведь вас духом породил», — говаривал он не раз им. И нужно видеть, как эта радостная любовь возрождала их! Приведу один умилительный случай и этим наглядным примером закончу наставления батюшки о спасении и монахов, и мирян. И хотя пример — из монашеской жизни, но душа-то — у всех одна.
— Раз стала я жаловаться сама на себя, — рассказывает одна из более близких батюшке сестер дивеевских Ксения Васильевна, — на мой горячий, вспыльчивый характер; а батюшка и говорит: «Ах, что ты, что ты говоришь, матушка? У тебя самый распрекрасный, тихий характер, матушка; самый прекрасный, смирный, кроткий характер!» — Говорит-то он это с таким ясным видом и так-то смиренно, что мне это его слово: тихий-то да кроткий — пуще всякой брани было; и стыдно мне стало так, что не знала куда бы деваться. И стала я смирять свою горячность-то все понемногу. А я всегда эдакая суровая, серьезная была… Батюшка запрещал мне быть слишком строгою с молодыми; напротив, еще приказывал бодрить их. Не дозволяя сквернословие или что-либо дурное, он никогда никому не запрещал веселости. Вот, бывало, спросит:
— Что, матушка, ты с сестрами-то завтракаешь, когда они кушают?
— Нет, батюшка, — скажешь.
— Что же так, матушка? Нет, ты, радость моя, не хочется кушать — не кушай, а садись всегда за стол с ними: они, знаешь, придут усталые, унылые; а как увидят, что ты сама села и ласкова и весела с ними, и духом бодра, ну и они приободрятся и возвеселятся и покушают-то более, с велиею радостью. Ведь веселость — то не грех, матушка: она отгоняет усталость, а от усталости ведь уныние бывает. И хуже его нет: оно все приводит с собою… Сказать слово ласковое, приветливое, да веселое, чтобы у всех пред лицом Господа дух всегда весел был, а не уныл, — вовсе не грешно, матушка.
