Прошло несколько лет. Саровская пустынь была переведена из Владимирской епархии в ведение Тамбовской. Летом 1793 года отец Пахомий обратился к епископу Феофилу с ходатайством о рукоположении в сан иеромонаха иеродиакона Серафима. 2 сентября того же года это событие совершилось в Тамбове. В течение всего следующего года иеромонах Серафим ежедневно служил и причащался Святых и Животворящих Христовых Тайн. При этом он вкушал немного пищи только один раз в день, а по средам и пятницам и вовсе не ел ничего. Кроме того, он не избегал никаких послушаний, никогда не ложился на постель, и те немногие часы, которые он ночью отводил сну, он спал сидя на полу, привалившись спиной к стене, в сенцах келлии на куче дров или еще как-нибудь. Архиепископ Вениамин (Федченков) в своем жизнеописании преподобного Серафима («Всемирный светильник»), рассказывая об этих первоначальных подвигах будущего святого, замечает: «Да, не просто люди становятся святыми… Даже говорить о них трудно и стыдно нам, грешным. А подражать им ни сил не хватит, ни даже вполне представить их подвигов немыслимо. Это — особые люди… Это — великаны небесные. Гиганты духа. Эти — не нашего роду, земного, грешного, немощного» (вспомним слова Богородицы об отце Серафиме: «Этот нашего рода!»).
По благословению отца Пахомия отец Серафим нередко проводил ночи в домике, построенном для него в шести верстах от монастыря, на берегу Саровки, «на восход зимнего солнца». В том же лесу подвизался монах Мефодий (в будущем схимник Марк), великий подвижник духа, принявший на себя еще до отшельничества подвиг юродства. Он жил как древние египетские монахи, не имея жилища, проводя ночи на земле, в пещерах, своими руками устроенных шалашах, непрестанно молясь и пребывая в крайней нищете. Он был необыкновенно молчалив, а если начинал говорить, то речь его была так странна — односложна и отрывиста, что никто не мог его понять. Но со временем братия стали замечать в нем дар прозорливости, а отрывистые слова оказывались точными предсказаниями. На нем всегда была ветхая, покрытая многочисленными заплатами («многошвенная») одежда, воду себе он набирал в кувшин, сделанный из высушенной тыквы. Вместо Иисусовой молитвы он постоянно повторял молитву святого Иоанникия: «Упование мое — Отец, прибежище мое — Сын, покров мой — Дух Святый: Троице Святая, слава Тебе!» Или пел: Воскресение Христово видевше… Встречаясь в лесу, отцы Серафим и Мефодий низко кланялись друг другу и расходились каждый в свою сторону. Глядя на монаха Мефодия, смирялся отец Серафим, считая себя как бы нерадивым и ленивым монахом, чуждым всяких подвигов…
Между тем Господь вел отца Серафима именно к отшельническим подвигам. Когда пришло время, Он послал ему болезнь: у него от долгого стояния на службе в храме стали отекать ноги. Отец Серафим, не обращая на это внимания, продолжал ежедневное совершение литургии, но вскоре ноги его покрылись язвами, и он удален был от служения и других послушаний. Однако вместо больничного корпуса он стал проситься у настоятеля в свою пустыньку в лесу. Таким путем Господь вел отца Серафима к еще большим трудам, чем в монастырских храмах, но, чтобы не дать помыслу тщеславия хотя бы в малой степени подточить его душу, прикрыл начало подвига немощью, а потом дал отцу Серафиму нужные силы.
Была осень 1794 года. Старец Пахомий не покидал своей келлии, ему становилось все хуже, и вот он, не надеясь на выздоровление, стал готовиться к часу, который помнил всегда во всю свою монашескую жизнь, — к исходу души из тела. Иеромонах Серафим постоянно сидел возле него, со слезами вспоминая время, когда вот так же, во время его трехлетней болезни, настоятель не отходил от его ложа… Старец Пахомий был спокоен, постоянно молился, но вот однажды отец Серафим заметил, что он как будто чем-то опечален.
— Скажи мне, отче, — спросил отец Серафим, — о чем ты скорбишь? Тот посмотрел на него и сказал:
— Не о себе, чадо! О сиротах дивеевских скорблю, станет ли кто так о них заботиться, как я.
Это он сказал как бы испытывая отца Серафима, так как помнил, что некогда в Дивееве, при умирающей матери Александре, иеродиакон Серафим взял уже на себя эту заботу. Но отец Пахомий, пока был в силах, не оставлял своих забот о дивеевских сиротах. И вот пришло время сменить отца Пахомия…
— Не беспокойся, отче, — отвечал отец Серафим, — у них не будет недостатка ни в чем, я буду назирать их так же тщательно, как ты.
— Ну, слава Богу! — радостно воскликнул угасающий старец.
Через несколько дней, 6 ноября 1794 года, он отошел ко Господу, простившись со всей братией и наказав им хранить мир между собою. Настоятельство он передал казначею отцу Исайи. Ему же наказал он беспрепятственно отпустить иеромонаха Серафима в пустыньку на отшельническое безмолвное житие.
Отец Исайя выдал иеромонаху Серафиму бумагу («билет»), в которой сказано было, что «объявитель сего Саровской пустыни иеромонах Серафим уволен для пребывания в пустыни в своей даче, по неспособности его в обществе, за болезнию и по усердию, после многолетнего искушения в той обители и в пустыню уволен единственно для спокойствия духа Бога ради, и с данным ему правилом согласно святых отец положениям, и впредь ему никому не препятствовать пребывание иметь в оном месте, и оное утверждаю — строитель иеромонах Исайя. 1794, ноября 20. Для верности печать прилагаю при сем». Шестнадцать лет тому назад и также 20 ноября отец Серафим прибыл в Саров… Теперь ему тридцать пять лет — преполовение жизни.
Уже снег припорошил землю, Саровка покрылась льдом. Тропа в пустыньку шла берегом под навесом тяжелой сосновой хвои — длинные ветви гигантских сосен образовывали над тропой как бы свод. Тишина и свежий морозный воздух… Версты через две тропа пошла в гору, немного влево от реки, мимо огромного гранитного камня (выше человеческого роста), почти скалы, неизвестно как попавшей сюда, в глухую чащу. Еще верста — и вот она, пустынька, выстроенная для отца Серафима покойным старцем Пахомием. Ладно сложенная и тщательно проконопаченная мхом избушка, крылечко, сенцы, окно со ставенками, огород — и все это окружено плотно подогнанным тыном. Избушка уже обжита отцом Серафимом, но теперь она для него не только место уединенных ночных молений, а постоянное жилье, его монашеская келлия, благословенное для безмолвника место.
Вот дрова: куча нарубленного хвороста и расколотые гнилые пни. Отец Серафим иногда протапливает печь, но большую часть времени терпит холод — смиряет плоть. Он сохранил за собой свою монастырскую келлию, так как положил проводить в ней всю первую неделю Великого поста (и всю без вкушения пищи), а также воскресные и праздничные дни, когда молился за всенощной, а затем за литургией, причащаясь Святых Даров в больничном храме. После этого он в келлии принимал для духовной беседы монахов и мирян, которых приходило довольно много. Известность отца Серафима как подвижника и прозорливца быстро распространялась по Саровской округе и затем все далее — по России. В эти же дни приходили и насельницы Дивеевской обители. В воскресенье после вечерни отец Серафим брал хлеба на неделю и шел в свою пустыньку.
Так как пустынька его стояла на довольно значительном возвышении в лесу, на краю широкой речной долины, то он назвал это место Афонской горой — ив воспоминание о подвижниках Святой Горы, первого удела Божией Матери, и, еще более, в воспоминание апостольской проповеди Приснодевы на этой горе. Многие места вокруг своей горы отец Серафим назвал евангельскими именами: Святой град Иерусалим… Назарет… Вифлеем… Голгофа… Духовная, молитвенная жизнь отца Серафима в пустыньке была настолько сложна, что пытавшиеся в первое время его отшельничества жить с ним монахи не выдерживали, а через несколько лет уже вся братия поняла, что поистине отец Серафим — избранник Божий, наделенный недоступными простому смертному способностями.
Называя евангельскими именами разные места в лесу, отец Серафим подражал в том Патриарху Никону, делавшему некогда то же в Воскресенском монастыре (Новом Иерусалиме). Первый жизнеописатель отца Серафима (имя его неизвестно), составивший свое «Сказание о жизни и подвигах старца Серафима» через десять лет после его кончины, писал, что «на все те места о. Серафим ходил в приличные тому часы… Он шел как бы в град Назарет, где архангел Гавриил благовествовал Святейшей Деве Марии… в честь сего Божественного таинства он пел акафист, исполнял правило Великого Пахомия и сходил в Вифлеемский вертеп, зря умом в яслях Младенца… пел ангельское пение: Слава в вышних Богу на земли мир, в человецех благоволение… Часто ходил старец в подгорие через реку, близ него текущую, на малый островок как бы «на он пол (на ту сторону. — Ред.) потока Кедрска, идеже бе вертоград, куда входил Господь и ученицы Его, — там очами ума о. Серафим зрел Иисуса Христа, на землю поклоншагося и глаголюща: Отче, аще возможно есть, да мимо идет чаша сия!… В шестой час дня старец ходил на место уединенное, в духовном смысле именуемое у него Голгофа, — на сем месте он исполнял правило Великого Пахомия, а по исполнении погружался в богомыслие и очами веры как бы зрел пред собою Господа, Спасителя нашего, ко Кресту четырьмя гвоздьми люто пригвожденнаго, и стоящую при Кресте Иисусове Матерь Его, Пресвятую Деву Марию»…
Анонимный биограф несколько раз подчеркивает условность этого действа «как бы…» Но теперь стало виднее то, что еще не совсем ясно было ему, современнику великого святого. Вероятно, это «как бы» надо опустить — преподобный Серафим с Божией помощью переносился в евангельские времена. Это таинственно и даже страшно для нас, но речь идет о святом, которому — по его собственному признанию — двенадцать раз являлась Богоматерь и к которому в келлию врывался в неописуемой злобе сам враг рода человеческого, пытаясь, но не имея силы расправиться с ним…
Как только отец Серафим переселился в лесную келлию, сатана, дух тьмы, распалившись злобой, решил выгнать его вон. И Господь попустил ему наслать на отшельника такие искушения, каких не выдержал бы обыкновенный монах. Враг нападал на отца Серафима так, как на первых православных монахов, подвизавшихся в Фиваиде. Юродивый старец в Курске некогда рассказал ему о страстях преподобного Антония — страшные картины! И здесь они те же: устрашающие звериные голоса раздаются по ночам под окнами келлии… Внезапные удары сотрясают избушку… Вдруг, молясь, видит отец Серафим, что стены разваливаются и из мрака рвутся к нему сатанинские рожи с клыками и с налитыми кровью глазами… Но затем все это пропадает, стены стоят на месте. Так диавол пугал и преподобного Антония Великого, но не испугал. Не испугал и отца Серафима. Тогда пошли дела пострашнее. Однажды ночью жутко загремело снаружи, раздался удар и дверь вместе с косяками упала внутрь келлии, а из тьмы влетел внутрь громадный дубовый чурбан, который только Божией милостью не сокрушил стоявшего на коленях монаха (потом потребовалась сила восьми человек, чтобы чурбан этот вытащить из келлии и бросить под откос, в болотце).
В другой раз, войдя в свою келлию, отец Серафим увидел гроб, с которого тотчас слетела крышка и оттуда поднялся во весь рост страшный мертвец, который после того, как отец Серафим перекрестил его, исчез вместе с гробом… Отец Серафим стоял в этой брани крепко. На свои силы он, конечно, не надеялся — Господь Бог и Матерь Божия защищали его и вели через эти испытания. Было попущено ему и такое жестокое искушение: во время молитвы тьма заволокла всю келлию, кто-то схватил отца Серафима за плечи, как железными клещами стиснул их, поднял и швырнул его в потолок, откуда он пал на дубовые доски пола, едва не сокрушив себе ног и рук… После этого ему пришлось несколько дней отлеживаться. Но едва он встал на молитву — то же повторилось с еще большей силой, и отец Серафим уже не чаял, что останется жив. Бесы гнали его из пустыньки в монастырь, но он, как и Антоний Великий в подобных обстоятельствах, устоял.
Все время преподобного заполнено было молитвой. Кроме утреннего и вечернего правила, полунощницы, часов, повечерия и вечерни, канонов и акафистов, он творил Иисусову молитву, читал молитву Пахомия Великого и по нескольку зачал из Святого Евангелия и Апостола. Эти зачала он тут же вслух толковал для себя, а если кто сподоблялся услышать это, то получал великую духовную пользу и удивлялся глубине толкований отца Серафима. Отец Серафим знал множество церковных песнопений и любил петь их идя куда-нибудь или работая — в лесу, на огороде, а потом на пчельнике, который он себе завел. Часто вместо вечернего правила он клал по тысяче земных поклонов. В монастырской келлии молился он перед иконой Богоматери Умиление («Всех Радостей Радость», как он ее назвал), которая стояла под божницей на столике, где лежала Следованная Псалтирь. В келлии было несколько свещниц церковных, и отец Серафим зажигал множество свечей — о упокоении и о здравии рабов Божиих. В пустыньке, подражая древним, отец Серафим сделал себе еще два места для моления. Одно тайное, в келлии — незаметный за печью вход в подполье, где была вырыта пещерка, очень тесная, и стоял ящик с песком и камнями, стоя на коленях в котором многие часы молился отец Серафим. Другое место — также пещера, вырытая в горе, на склоне, обращенном к Саровке. Вход в пещеру был прикрыт дверью, а снаружи, на маленькой площадке, стояла лавочка для отдыха. От этой пещеры открывался прекрасный вид на речную долину.
Все от древних отцов… Отец Серафим, смиряя себя, боясь впасть в высокоумие, считал себя их учеником, не умеющим достичь духовной высоты учителей. Что бы он ни сделал во Славу Божию — они сделали некогда неизмеримо больше. Преподобный Макарий Великий рыл себе тайную пещеру под землей, но ход подземный туда был так длинен, что он, идя по нему, успевал прочитать двадцать четыре молитвы. Преподобный Макарий в раскаленной пустыне обнажался и отдавал свое тело на подлинную муку — его терзали оводы и москиты, каких нет в саровском лесу, и он пел при этом славословие Господу. Отец Серафим также выходил к болоту, раздевался до пояса и садился на пенек. Может быть, Макарию Великому было и труднее, но и отец Серафим весь от укусов насекомых опухал и покрывался кровавыми ссадинами… Точно так же некогда в России, подражая Макарию Великому, отдавал себя на съедение летучим кровопийцам преподобный Феодосий. Макарий Великий, насыпав полную корзину песку, носил на плечах, ходя по пустыне, чтобы «изнурить изнуряющих его» (демонов тщеславия, которые понуждали его покинуть келлию и идти в мир с проповедью). Отец Серафим, выходя из келлии, надевал заплечный мешок, набитый песком и камнями, сверху которых он клал Святое Евангелие. На вопрос, зачем он это делает, для чего носит такой груз, преподобный отвечал: «Томлю томящего мя». В баню отец Серафим совсем не ходил, но никто не замечал в нем никакой нечистоты. Одевался он крайне просто и бедно — поверх подрясника белый балахон, камилавка (зимой мягкая, старинного покроя), кожаные бахилы, иногда сверх них лапти, рукавицы зимой. Большой крест, благословение матери, всегда был у него на груди поверх всех одежд. В мороз он набивал за пазуху ветоши утепления груди… В первые годы, еще молодым, был он высок и плечист, не таков, каким его обычно изображают на иконах. Питался он хлебом, прибавляя к нему немного овощей из своего огорода, сам квасил капусту. Но ел он не один…
Хлебом он кормил птиц и зверей, которые к вечеру, когда преподобный имел трапезу, приучились собираться у его крылечка. Откуда же бралось у него столько хлеба? Некий игумен Георгий, живший послушником в Саровском монастыре, вспоминал рассказ саровского иеродиакона Александра, также подвизавшегося в пустынном житии, о том, что хлеб в корзинке отца Серафима при кормлении зверей не умалялся…
В первые два года к отцу Серафиму, хотя и не часто, приходили монахи и миряне, прося наставлений и советов по разным жизненным и духовным вопросам. Среди них были и женщины. Называя свою гору Афонскою, помня, что на Афон нет входа женщинам, а вместе с тем чувствуя потребность оградить себя и приходящую к нему братию от соблазна, отец Серафим задумал на какое-то время избавить свой «Афон» от женского пола. Это, по-видимому, было Великим постом 1795 года. Однако, он не хотел своей волей лишать женщин назидания, это не могло бы быть угодным Богу. Он стал молиться и просить, чтобы Господь открыл ему Свою волю на это и дал бы какой-нибудь знак. С таким помыслом отец Серафим пришел в день Пахвалы Пресвятой Богородицы в храм Живоносного Источника (в субботу, на пятой неделе поста), где служил литургию старец Исайя.
Вот перенесены Святые Дары с жертвенника на престол, вот пропета вторая половина Херувимской песни… Отец Исайя собирался читать молитву преложения, но тут неожиданно к нему подступил отец Серафим:
— Батюшка! Благослови, чтобы на мою гору, на которой живу теперь, женам не было входу.
Старец был удивлен и даже несколько раздосадован:
— В какое время и с каким вопросом подошел ты, отец Серафим!
— Теперь-то и благослови! — настаивал отец Серафим.
— Да как я могу за пять верст смотреть, чтоб женам не было входа?
— Вы только благословите, батюшка, и уже никто из них не взойдет на мою гору. Тогда отец Исайя взял образ Пресвятой Богородицы Блаженное Чрево, благословил отца Серафима, говоря:
— Благословляю, чтоб не было женам входу на твою гору. И прибавил:
— Сам и охраняй как знаешь!
Приложившись к иконе, отец Серафим отошел на свое место в алтаре, потом вместе с другими священнослужителями причастился Святых Тайн. Под вечер, возвращаясь в свою пустыньку, отец Серафим увидел, что множество огромных сосновых суков, как бы сбитых с деревьев страшной бурей (хотя бури такой не бывало в то время), завалило тропу перед самым подъемом на гору. Это и был знак Господа Бога отцу Серафиму. Тут он пал в снег и возблагодарил Господа. А потом пришел с топором и увеличил этот завал так, что сам мог пробраться к себе с большим трудом, увязая в снегу, сквозь чащу, в обход.
В 1796 году освободилось место архимандрита, настоятеля в одном из монастырей города Алатыря Самарской епархии. Поиски достойной замены привели духовное начальство в Саровскую пустынь и общее мнение указало на отца Серафима, как самого достойного. Он же приложил все усилия, все свое красноречие, чтобы убедить старца Исайю не отпускать его. Тот и сам был встревожен — братия уже привыкла к отцу Серафиму, многие пользовались его советами, исповедовались у него. Старец Исайя указал начальству на другого инока — иеромонаха Авраамия, и хотя тот, по монашескому смирению, решительно отказывался, его убедили согласиться стать архимандритом.
Отец Серафим остался в своей пустыньке. Этому рады были не только саровские монахи, но и послушницы Дивеевской общины, которых к этому времени стало более пятидесяти (а после кончины матушки Александры их оставалось всего три). В воскресные дни в Саровской пустыни, когда отец Серафим бывал там, они решали с ним свои дела. Одна из трех первонасельниц Дивеева, девица Анастасия Кирилловна, была все эти семь лет старшей и сумела привлечь в общину множество сестер, несмотря на то, что была крайне требовательна в исполнении принятого общиной устава Саровской пустыни (где, например, пищу вкушали один раз в день).
В числе вновь поступивших в последние годы дивеевских послушниц была приехавшая из Тулы вдова оружейного мастера Ксения Михайловна Кочеулова с малолетней дочерью Ириной. В то же время, как окончилось дело с алатырским архимандритством, в Дивееве скончалась начальница, Анастасия Кирилловна. Сестры выбрали на ее место Ксению Михайловну. Это была маленькая, сухая и очень подвижная женщина. Как пишет автор «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» (архимандрит Серафим, впоследствии епископ), — «она проводила жизнь настолько сурово, неся подвиги, посильные только монахам, что о ее правлении сохранилось воспоминание как о времени невыносимо трудном, подвижническом, но которое выработало великих стариц для будущего Ди-веевского монастыря и наставниц истинно духовной жизни». В начале правления Ксении Михайловны община сократилась до двенадцати сестер, но потом снова стала расти. Отец Серафим полушутя называл Ксению Михайловну Бич духовный и с уважением отзывался о ее высокой жизни.
Большую благодать дал Господь и самому отцу Серафиму. В духовной войне он, как ему иногда казалось, стал опытнейшим воином. Читал он у святых отцов и прошел опытно многое, казалось — не все ли, что относится к этой великой брани… Еще послушником боролся он с нападениями духов лени, скуки и даже переживал дни отчаянной богооставленности. Учился чисто исповедоваться, смиряться… По молитвам духовника, Господь исправил его, возвратил ему душевный мир… Потом была борьба с бесами — страшная, требовавшая нечеловеческих сил, и он не сдался, непрестанно призывая Господа не оставить его. Кажется, чего не исполнил отец Серафим? Он и великий постник… И тем не менее с зимы 1797 года стало его мучить некоторое внутреннее беспокойство, даже бывали дни, когда Господь (он это хорошо чувствовал) отходил от него, как бы покидал… Невыносимые, мучительные были дни.
Отец Серафим, не оставляя своих подвигов и молитвословия, стал пытать себя, изучать движения своей души, молить Господа, чтобы открыл ему, за какой грех попущена ему эта горькая беда. Благодать стала отходить от него, но он знал, что Господь испытывает его, и, хотя труднее стало молиться, и тело словно свинцом наливалось, и сон, дурманный — от бесов — находил, он не оставил ни одного из своих деланий, не ослабил поста. В последнее время бесы, раньше нападавшие и даже бившие его по большей части невидимо, стали являться ему в телесном виде и в огромном количестве. Они набивались к нему в келлию, и вид их был крайне отвратителен. Позднее на вопрос одного мирянина, каковы бесы видом, он ответил: «Они гнусны… как на свет ангела взглянуть грешнику невозможно, так и бесов видеть ужасно, потому что они гнусны». По усердной молитве отца Серафима Господь прогонял их, но вскоре они являлись снова, чтобы сидеть и стоять округ молящегося монаха…
Но видеть бесов вот так попускает Господь лишь гордым. И не обязательно за явную гордость надменного гордеца — нет… Гордость — тонкий и страшный яд, сопровождающий и все хорошее, например, подвиги усердного молитвенника. Если ему случается забыть о том, что он грешник, достойный ада, утратить хотя бы малой степени смирение, тут и яд великого греха вползает в душу, однако так незаметно, что даже опытные иноки далеко не сразу чувствуют это. И вспомнил отец Серафим — в который уже раз — преподобного Антония. Он был совершенным, но Господь открыл ему, что в городе Александрии есть человек совершеннее его. Им оказался простой сапожник, сидевший с колодками и кожами у своих дверей, работавший и глядевший на проходящих с мыслью: «Все они спасутся, один я погибну». Вспомнил и Пимена Великого, имевшего множество учеников,— он им говорил с сердечным убеждением: «Поверьте, чада, где сатана, там и я буду»… Нет, никаких сил человеческих не достаточно для победы над грехом и никакой подвижник великий не спасется без Божией благодати, Божиего милосердия: по мере своих сил сораспинайся искупившему тебя на Кресте Иисусу Христу и смиряйся…
Жизнеописатели отца Серафима делали также догадки, что после отказа быть в Алатыре архимандритом у отца Серафима мелькнуло сожаление об этом. Может и это было, но вряд ли одно это. Вообще любые догадки в этом случае грубы и приблизительны. Ведь отец Серафим был весьма начитан в духовной литературе и подвизался под руководством опытнейших саровских наставников. Он имел духовного отца и, конечно, ничего не мог позволить себе, даже прибавления лишних молитв, без его благословения. Что такое послушание — он глубже многих знал. Настоящее послушание — почти все спасение. Какое же смирение без настоящего послушания? Писали, что отец Серафим совершал подвиги «втайне» (и сам он это говорил). Но втайне от всех, кроме духовного отца. Самовольные монашеские дела Богу неугодны. Вольнодумный монах, и даже сам отец Серафим, окажись он таковым, неизбежно впал бы в прелесть, то есть попал бы под водительство не Духа Святаго, а врага рода человеческого.
Не было у отца Серафима таких грехов, которые всем были бы очевидны, да и ему самому надо было много молиться о том, чтобы Господь открыл ему очи души на грехи его, много всматриваться в свои слова и дела, чтобы найти некоторые трещинки и затемнения… Однако эти таящиеся в глубине царапины для подвижника — страшные раны, начало погибели, отпадения от Господа… И вот отец Серафим идет к старцу Исайи и долго исповедуется ему… Братия с удивлением видит на всенощной и на обедне отшельника как бы сокрушенным каким-то горем. Никто не дерзает задавать ему вопросы. Отец Серафим сгорблен и весь в слезах… Он молит Господа о том, чтобы Тот указал ему подвиг, какой он совершил бы для смирения и для возвращения отошедшей от него Божией благодати. И Господь указал ему это.
Была глубокая осень. Несколько раз выпадал и таял снег, реки уже схватились тонким льдом. Давно прокурлыкали над саровским лесом и улетели на юг журавли. Лесные звери устроили себе логовища — готовились к долгой зиме. Ночь надвигалась рано, темная, часто с дождем и ветром. Валил мокрый снег, и холодно было в лесу, темно и жутко, как в яме… В такую холодную темень в одно из воскресений шел отец Серафим с запасом хлеба на неделю в свою пустыньку и творил Иисусову молитву с особенно сильным упором на слове помилуй… Вот уже больше половины пути прошел. И вдруг, проходя мимо камня-скалы, который был недалеко от тропы, хотя и в чаще, среди бурелома, он увидел свет на нем и ангела, коленопреклоненно молящегося с воздетыми руками… Один всего миг было это видение. Пал отец Серафим на сырую землю и со слезами благодарил Господа, сказавшего, что ему делать. И вот он взобрался на скалу, встал на колени, поднял руки к ночному небу и, забыв все красно сложенные святыми отцами молитвы, возопил как мытарь: Боже, милостив буди мне грешнику! (Лк. 18, 13).
Так начал отец Серафим великий подвиг тысячедневного моления на камне. Он желал это скрыть от людей и потому просил старца Исайю до самой смерти умолчать о том. Сам же, чтобы не быть кем-нибудь замеченным при молении на камне, решил молиться здесь, в лесу, только по ночам, днем же — в своей пустыньке, куда и притащил с великими трудами найденный у реки и скрывавшийся почти весь в земле валун. Это был подвиг столпничества. Но все-таки можно предположить, что в воскресные дни и в двунадесятые праздники отец Серафим по-прежнему приходил в монастырь на всенощную, литургию, причащался Святых Христовых Тайн и совершал обычные дела, так что братия не заметила перемены в его жизни.
Тайну удалось соблюсти настолько, что даже сменивший отца Исайю настоятель, отец Нифонт, не знал ничего об этом подвиге саровского отшельника. На запрос тамбовского епископа он отвечал: «О подвигах и жизни о. Серафима мы знаем; о тайных же действиях каких, также и о стоянии тысячу дней и ночей на камне никому не было известно». Но слухи ходили, и им верили. А позднее отец Серафим и сам открыл одному из иноков тайну этого подвига и даже указал место, где находится камень, освященный его покаянной молитвой. Собеседник его заметил, что без Божией благодати сил человеческих не достало бы на такие дела. Отец Серафим согласился с этим, но прибавил, что бывали у монахов испытания и потяжелее:
— Святый Симеон сорок семь лет простоял на столпе, а мои труды похожи ли на сей подвиг?
Не сравнивая подвигов святых, просто представим себе русский вековой лес, да еще в тех местах, что далеки от проезжих дорог и селений… Некоторые жизнеописатели отца Серафима, исходя из опыта обычных людей, писали, что он много терпел страха от зверей, приходивших ночью к молитвенному камню, что он мог бы быть и растерзан ими. Но звери окрестного леса знали отца Серафима и поэтому, молясь ночью на камне, он не обращал на них никакого внимания. Волки, медведи, лисицы, потянув носом в сторону молитвенника, узнавали его и пробегали мимо или бродили около и даже сидели возле камня, как бы вслушиваясь в звуки молитвы.
Нередко случалась такая непогода, что ни один зверь не выходил из своего укрытия, а отец Серафим с открытой головой стоял и в полный рост, и на коленях на камне, то мокром от росы или дождя, то заледеневшем. В осеннюю и зимнюю непогоду огромные сосны сильно качались, иные падали с треском и шумом, ломая маленькие деревья и подминая кусты, случалось, и совсем рядом с камнем… Зимой снегу наметало до полкамня, надо было разгребать подход. А ливни? А тучи комаров и прочих «скнипов и песиих мух»! А мороз, от которого иногда дух захватывало… Конечно, бывали и ясные ночи с благоуханием хвои, лесных трав, со светом полной луны сквозь ветви… И все это длилось три зимы и три лета.
Боже, милостив буди мне грешнику!.. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!.. Господи, помилуй!.. И руки и очи подвижника воздеты к небу, и с каждым днем все слабее ноги. Возвратился тот недуг, с которым он пришел в пустыньку: опухли ноги, начали кровоточить появившиеся на них язвочки… И вот уже отец Серафим захромал, срезал себе палочку для опоры на ходу… И трудно стало дышать на ветру и морозе — до темноты в глазах… Все равно: Боже, милостив буди мне грешнику! Шесть ночей на камне, одна — в монастырской келлии. Если бы Господь не поддерживал (он так и говорил потом), не хватило бы сил и на один год. Одежда — все тот же белый балахон, выгоревший, выцветший, «многошвенный», подпоясанный кушачком, старая черная камилавка, кожаная полумантия… неизменный заплечный мешок с песком и Новым Заветом, топорик, заткнутый за кушак сзади… Молясь на камне, он складывал вещи около себя, а на ближайший с восточной стороны сук вешал небольшую иконку Святой Троицы, перед которой всегда молился в лесу.
Сходя с камня перед рассветом, он смирял себя воспоминанием о том, что преподобный Симеон еще до своего стояния на столпе жил на скале, с которой совсем не сходил и даже приковал себя к ней цепью. Конечно, это дело выше, сил обыкновенного человека. Но что такое «необыкновенный человек»? В нем только то и необыкновенно, что Господь являет свою силу через него. Он избран у Господа. Сам по себе он ничто. Кто дал силы великому отшельнику Павлу Фивейскому прожить в пустыне — страшной и дикой — девяносто лет в полном одиночестве? — Господь Бог наш Иисус Христос. И каких подвигов не совершил Он через избранных Своих! Отец Серафим имел хорошую память и не раз перечитывал Четьи Минеи. Поэтому, что бы он ни делал в монашеском делании своем, он видел себя в неисчислимом сонме православных подвижников и всегда убеждался в том, что превозноситься ему нечем, что он делает отчасти то, что великие иноки совершали в полноте.
Эти три года сильно изменили облик отца Серафима. Он начал седеть. Жизнь его уже перевалила хребет преполовения и шла под гору. А года через два после его молитвенного стояния на камне Господь послал ему еще одно испытание. Однажды во тьме, когда он шел, прихрамывая, по тропе к своей пустыньке, поднялась буря, лес застонал и загудел, полетели с сосен огромные ветви, и одна из них, видимо весьма увесистая, ударила отца Серафима по спине. Очнулся он к утру; кругом не было ни души, и ему пришлось почти ползком, преодолевая страшную боль в позвоночнике, добираться до своей келлии, постоянно творя Иисусову молитву, а там он рухнул на пол и не чаял остаться живым. Однако, уже дня через два, шатаясь и держась за стены, он вышел на крылечко. Молитва же его не прерывалась. Слава Тебе, Господи! Ты, Господи, знаешь, что нужно нам для нашего спасения… Силы быстро вернулись к отцу Серафиму, но он с этого времени как бы уменьшился ростом, сгорбился.
Следующие годы — три или четыре — отец Серафим посвятил сугубым подвигам молитвы и поста. Он и так-то ел один раз в день, а среду и пятницу проводил вообще без пищи (как и первую седмицу Великого поста). Но вот он, по благословению отца Исайи, перестал вообще брать пищу из монастыря. Несколько лет он обходился овощами из своего огорода с прибавлением летом грибов и разных ягод лесных, а потом травы-снити. Как было впоследствии открыто (сам отец Серафим в конце жизни рассказывал об этом дивеевским монахиням), эта таинственная трава-снить года два или более была для него единственным питанием. «Ты знаешь снитку? — рассказывал он.— Я рвал ее да в горшочек клал; немного вольешь, бывало, в него водицы и поставишь в печку — славное выходило кущанье». На вопрос, а как же зимой, где брал траву, он ответил: «На зиму я снитку сушил и этим одним питался, а братия удивлялась, чем я питался! А я снитку ел… И о сем я братии не открывал». Снитка действительно съедобная трава и, будучи сваренной, имеет тонкий кисловатый вкус. В саровских лесах она произрастала в изобилии. В Саровской пустыни ее не знали, а в других местах бедные жители постоянно употребляли ее, варили из нее щи, хотя она и мало питательна. Подражая отцу Серафиму, впоследствии дивеевские монахини собирали для себя снитку. Это было как бы показателем крайней бедности (Дивеевская обитель и была всегда бедной).
Все глубже вживался отец Серафим в подвижническое пустынничество. В марте 1804 года его посетили прибывшие с Валаама старец Назарий и иеромонах Иларион. Старец не стал жить в монастыре, а поселился в избушке в одной версте от него и стал пустынничать. Правда, жил он не один,— ему, по преклонности лет, помогал один из учеников его, поселившийся с ним. Раз в полтора-два месяца он приходил к отцу Серафиму, но иногда, застав его на молитве или в углубленном богомыслии, когда отец Серафим ничего вокруг не видел, кланялся ему и уходил. Отец Серафим был в непрестанных трудах: молился в келлии, в убежище под ней, в пещере, на «евангельских» местах окружающего леса, работал на огороде, собирал и рубил на дрова сучья, обкладывал камнями часть речного берега, из которого струился дивной чистоты родник. Иногда к нему приходили монахи из Сарова для духовной беседы, бывали и миряне. Снова разрешил он приходить сюда и «женскому полу», чаще всего это были послушницы из Дивеевской общины.
Сатана же, враг рода человеческого, отступивший было от отца Серафима, испробовавший многие способы для удаления его из пустыньки и ничего, однако, не достигший, начал воевать против него через людей.
Господь попустил отцу Серафиму еще одно страшное испытание.
12 сентября 1804 года, в день, еще по-летнему теплый, отец Серафим обрубал сухие ветви давно упавшего дерева. И вот, когда он опутал веревкой большую вязанку и хотел вскинуть ее на спину, из леса вышли три мужика — с разных сторон, видно, собирались отрезать ему путь к отступлению. Отец Серафим понял, что добром эта встреча не кончится. Мужики были средних лет, одеты бедно, с палками в руках. От них пахнуло табаком и водкой…
— Ну-ка, развяжи мешок-то, — сказал один. — Знаем, что ты деньги носишь с собой.
— У меня нет денег, — отвечал отец Серафим.
— Ври, ври! К тебе мирские ходят и носят.
— Я ни от кого ничего не беру.
На этом разговор закончился. Отец Серафим был еще силен, да и в руках у него был топор, поэтому мужики не сразу напали на него. Он же, испугавшись своей внезапной мысли о самозащите, вспомнив евангельское слово приемшии нож, ножем погибнут (Мф. 26, 52), бросил на землю свой топор, сложил крестообразно руки и спокойно сказал:
— Делайте что вам надобно.
Один из злодеев, зашедший к отцу Серафиму со спины, кинулся на него, но вдруг, словно споткнувшись обо что-то, упал. Двое других, видя это, заробели. Но упавший обезумел от ярости, видно в него-то и вселился бес,— он вскочил, схватил топор отца Серафима и с размаху ударил его обухом по голове. Изо рта и ушей отца Серафима хлынула кровь, и он упал без памяти. А мужики накинулись на неподвижное тело, топтали его ногами и били палками, даже хотели оттащить к реке и бросить в воду. Потом разрубили веревку, которой отец Серафим связывал хворост, и, опутав ему ноги и руки, приволокли его к дверям келлии. Дверь, конечно, не была заперта. Долго «трудились» мужики в келлии, ища денег или чего-нибудь стоящего, что можно было бы продать, выломали пол, все осмотрели, пытались ломать печь, но ничего не нашли. Отец Серафим не шевелился. Вдруг словно что-то крыльями прошумело по келлии, на мужиков напал страх и они убежали.
Среди ночи отец Серафим пришел в себя, долго возился с веревкой, наконец развязал ее кое-как, поднялся и стал молиться, благодаря Господа за то, что сподобился претерпеть невинные страдания, и прося прощения для злодеев, не ведавших, что действуют по диавольскому наущению. Потом упал и снова потерял сознание. На рассвете он все-таки сумел собраться с силами и, опираясь на палку, побрел к обители, творя Иисусову молитву.
Он пришел в монастырь во время обедни и, зайдя в храм, молча встал в притворе. Братия, увидев его, ужаснулись, так как он был весь в крови. Его спрашивали, что с ним, но он молчал, пока не окончилась литургия. Волосы у него на голове, проломленной топором, слиплись от крови, лицо было в синих кровоподтеках и ссадинах, одежда в грязи и пятнах крови…
Не отвечая на вопросы, он прошел в свою монастырскую келлию, а вскоре сюда пришел и отец Исайя. С большим трудом, так как у него были разбиты губы и выбито несколько зубов, отец Серафим рассказал о случившемся. После этого силы его покинули, и он отнесен был в больничный корпус.
Первые восемь дней отец Серафим тяжко страдал, не принимая ни пищи, ни воды. Всем казалось, что близок его последний час… От постоянной боли он не мог спать. Три врача, вызванные из Арзамаса, освидетельствовали отца Серафима и нашли, что у него проломлен череп, сломано несколько ребер, большие кровоподтеки, опухоль на груди, по всему телу синяки, ссадины и раны. Врачи, посовещавшись, предложили отцу Исайи начать лечение отца Серафима — пустить кровь, перевязать, промыть, протереть спиртом и т. д. Отец Исайя выслушал все это и направился к отцу Серафиму, спросить все-таки и его, согласен ли он на такое лечение. Пока отец Исайя держал совет с врачами, отец Серафим впал в легкий («тонкий») сон, и было ему дивное видение.
С правой стороны ложа подошла к нему Пресвятая Богородица, осиянная неземным светом, в сопровождении святых апостолов Петра и Иоанна (точно так же, как и в первое свое явление отцу Серафиму). Пресвятая Дева указала на больного перстом правой руки и, обратившись в ту сторону, где стояли врачи, сказала:
— Что вы трудитесь?
Потом посмотрела на отца Серафима и повторила слова, сказанные в то, первое, посещение и также в больничной келлии:
— Сей от рода нашего.
В это время подошел к постели отца Серафима старец Исайя. Увидев, что тот пришел в себя, он передал ему предложение врачей и советовал воспользоваться их помощью. Отец Серафим сказал, что он весьма благодарен им за внимательность и попечение о нем, но что не желает врачебных пособий от людей.
— Молитесь, батюшка, обо мне, — сказал он, — и позвольте мне предоставить свою жизнь Господу Богу и Матери Божией, истинным и верным врачам душ и телес наших.
После этих слов отец Серафим преисполнился необычайной радости, которая продолжалась около четырех часов. Просиявшее лицо его, с которого исчезли всякие следы страдания, стало таким прекрасным, что братия не могли надивиться таким явным проявлениям Божией благодати. Затем пошли дела еще более удивительные. Через час-другой он сел на постели и спустил ноги. Так, сидя, долго молился. К вечеру встал и потихоньку прошелся по келлии. Потом, чувствуя прилив сил, стал ходить потверже. В девять часов, к удивлению всех, попросил есть и вкусил немного хлеба и квашеной капусты. Через несколько дней исчезли все проломы, опухоли, ссадины и кровоподтеки, как будто их и не бывало. Отец Серафим быстро поправлялся, но старец Исайя не выпускал его из больничной келлии с месяц, а потом оставил в монастыре еще до марта следующего года. Он настаивал на том, чтобы отец Серафим и вовсе не возвращался в свою пустыньку, так как могут быть и еще какие-нибудь нападения, но отец Серафим отвечал, что не ставит ни во что любые нападения диавола и готов, хотя бы отчасти уподобляясь великим мученикам за веру Христову, переносить даже до смерти все, что бы ни было. Так посрамлен был враг рода человеческого, которого отогнала, как старую гиену, от одного из своих избранных Матерь Божия.
Однако, остался видимый след этой схватки отца Серафима с диаволом, — он совсем поседел, а спина его согнулась так, что он уже не мог никогда распрямиться, и ходил; подпираясь клюкой или топориком. Он стал таким, как его принято изображать на иконах, каким его и узнала вся Россия.
Когда к отцу Серафиму возвратилось здоровье, и он готовился уйти в свою пустыньку, нашли избивших его мужиков. Это были крестьяне села Кремёнки, крепостные люди графа Татищева. Их хотели отдать под суд и примерно наказать, но отец Серафим, узнав об этом, просил не трогать их, так как он их простил, и писал об этом графу, и говорил игумену Исайи. «В противном случае,— грозился отец Серафим,— я оставлю Саровскую обитель и удалюсь ни для кого не ведомо в иные святые места». Суд над злодеями отец Серафим предоставил Самому Господу. Мирские власти вняли просьбам отца Серафима,— крестьян не тронули. Но у них вдруг, у всех троих, сгорели жилища. Гнев Божий был настолько для них очевиден, что они пришли к отцу Серафиму и со слезами просили прощения и его молитв. Он благословил их и отпустил с миром.
Великим постом, в середине марта 1805 года, отец Серафим вернулся в свою лесную келлию. Разломанная печь и выломленные полы усердием отца Исайи были приведены в порядок. В избушке — чисто… И с еще большим дерзновением, чем раньше, начал отец Серафим совершать свои молитвенные и постнические подвиги. Близился Праздник Праздников — Пасха Господня. Великая радость Христова Воскресения!
Составил Виктор АФАНАСЬЕВ
