В 1758 году в ночь на празднование дня святого пророка Илии и преподобного Авраамия, Галичского и Чухломского чудотворца, то есть на 20 июля, у супруг Машниных* родился сын — тихий и светлый младенец с голубыми глазами. Словно ангел с небес пришел он в благочестивую семью. Совершилось это в богохранимом граде Курске, тогда уездном городе Белгородской провинции, который громоздился своими слободками и садами по крутому берегу Тускари, невдалеке от города впадающей в полноводный Сейм. Вековой лес на большом пространстве окружал город и даже в нескольких местах вклинивался в него.
Невдалеке от усадьбы Машниных, на месте древней крепости у ручья Кур, которой сохранились валы и глубокий ров, находился Знаменский Богородице-Рождественский мужской монастырь. Великая святыня сияла в нем: икона Знамения Пресвятой Богородицы, называемая Коренною, так как обнаружена была о невдалеке от города при корнях дерева. Сам Господь наш Иисус Христос и Его Пречистая Матерь прислали явившемуся в мир младенцу свои невидимые велик дары…
Ему при святом крещении дано было имя Прохор, в честь одного из семидесяти апостолов и первых диаконов. Это значит, что крещение состоялось 28 июля, на память святых апостолов Прохора, Никанора, Тимона и Пармена — мужей, исполненных «духа свята и премудрости». До Успения Матери Божией святой Прохор был спутником и помощником Апостола Петра, а после — Апостола Иоанна Богослова с которым делил тяготы странствий и великих гонений. Апокалипсис записан был со слов святого апостола Иоанна именно перводиаконом Прохором, который претерпел мученическую кончину от язычников-эллинов в городе Антиохи.
Отец младенца Прохора Исидор Иванович Машнин имел в это время возраст сорок один год. Он был купец-промышленник, владевший кирпичными заводами, и брал подряды на строительство домов и храмов в Курске и окрестных городах. В то время он уже несколько лет строил (а именно с 1752 года) в Курске, рядом своим домом, храм в честь Преподобного Сергия, игумена Радонежского и всея России чудотворца, а также Казанской иконы Божией Матери. Чертеж, сделанный самим Растрелли, был прислан из Петербурга, а средства явились от усердных прихожан, в основном же от купца Карпа Ефремовича Первышева.
Здание строилось медленно, с расчетливой основательностью. В летнее время нянька или бабушка Федосья Наумовна (мать Исидора Ивановича) выводили младенца, еще неверно шагавшего, посмотреть со двора на вороных битюгов, везущих нагруженные камнем дроги. Земля гудела под колесами… Мужики, сгибаясь под тяжестью наполненных кирпичом деревянных «коз», один за другим поднимались на невысокие еще стены храма. Нижняя церковь — во имя Преподобного Сергия уже почти готова.
Дома у Машниных по-церковному благолепно: тишина, чистота, тонкий дух заморского ладана, рушники на иконах, Евангелие на аналое. Исидор Иванович и его супруга Агафия Фатеевна известны были в Курске своей праведной жизнью. Рано поутру все домашние собирались на молитву. Поднимались и дети — Параскева и Алексей, бывшие старше Прохора соответственно на восемь лет и на шесть. Нередко бывал здесь и молился со всеми вместе брат Исидора Ивановича, тоже купец, Антон Иванович с женой Варварой Феногеновной и сыном Петром, двоюродным братом Прохора.
Дом был большой, с кладовыми, скотным двором, конюшней, садом. Всего в нем было достаточно, однако не замечалось никакой роскоши. Супруги Машнины много помогали бедным, питали сирот и недужных, устраивали достойное замужество бесприданницам. Часто в гостях у Машниных бывали курские батюшки, особенно из приходского храма Илии Пророка, мастера-строители, приказчики с заводов. Была в доме и малая горница для «странных» людей, идущих по Руси от монастыря к монастырю. Немало порассказали они добрым хозяевам и их детям о дивных обителях, где, как огненные столпы от земли до неба, горят молитвою подвижники-иноки, благоухают мироточивые иконы, совершаются чудеса у нетленных мощей преподобных.
В 1760 году осенью Исидор Иванович, никогда ничем не болевший, вдруг слег и через несколько дней сподобился непостыдной и мирной кончины, исповедавшись и причастившись Святых Христовых Тайн. Дела свои, в том числе и строительство Сергиевского храма, он передал жене. Ей было в то время тридцать два года. Горе не сломило ее души. Все в доме велось по старому порядку. Маленький Прохор, оставшийся без отца двух лет, уже начал запоминать молитвы, бывал с матерью, сестрой и братом в храмах и всегда с большой радостью, приподнятый от пола братом, прикладывался к чудотворной иконе Знамения Божией Матери.
Однажды Агафья Фатеевна шла с детьми из храма домой и на улице встретился ей юродивый, славившийся своей прозорливостью. «Блаженна ты, вдовица,— сказал он, погладив маленького Прохора по его будто льняным волосам,— что у тебя такое детище, которое со временем будет крепким предстателем пред Святою Троицею и горячим молитвенником за весь мир». Этот юродивый стал бывать в доме Машниных и подружился с Прохором, который всею душою потянулся к нему.
Прохор еще не умел читать, и юродивый (имя его забыто) рассказывал ему о святых Божиих. Один раз, гуляя с ним, он показал ему ветхий колодец на берегу Тускари, в котором обвалился гнилой сруб, но вода, стоявшая доверху, была дивно чиста и приятна на вкус. «Вот, — сказал он, — где брал воду для своих просфор великий отец русских монахов Феодосии, игумен Печерский». Они сидели на камнях, нагретых солнцем, и юродивый рассказывал о детстве печерского святого подвижника, приводя на память целые отрывки из его древнего жития.
Он рассказал о том, как отрок Феодосии вместе с родителями приехал сюда, в град Курск, и как он любил молитву и церковные службы, ради которых удалялся от игр сверстников. Как ушел однажды, тайно, с паломниками, шедшими во Святую Землю, и как через три дня догнала его матерь его, избила жестоко, привезла домой и заковала в железа. «Так и ходил он в оковах много дней, а потом, сжалившись над ним, мать его снова принялась с мольбами уговаривать его, чтобы не покидал ее, ибо очень его любила и не мыслила жизни без него. Когда же Феодосий пообещал матери, что не покинет ее, то она сняла с его ног оковы и разрешила ему делать что захочет. Тогда блаженный Феодосий вернулся к прежнему своему подвижничеству и каждый день ходил в Божию церковь. И узнав, что там часто не бывает литургии, так как некому печь просфоры, весьма опечалился и задумал сам со смирением приняться за это святое дело. Так и поступил: начал он печь просфоры и продавать, а прибыль от продажи раздавал нищим. На остальные же деньги покупал зерно, сам же его молол и снова пек просфоры. Это уж Господь так пожелал, чтобы чистые просфоры приносили в церковь Божию от рук безгрешного и непорочного отрока. Так провел он лет двенадцать или более. Все отроки, сверстники его, насмехались над ним и порицали его занятие, ибо враг научил их этому. Но блаженный все упреки принимал с радостью, в смиренном молчании».
— Подрастешь немного,— говорил Прохору его старший друг,— и мы с тобой пойдем в Киевские пещеры поклониться преподобным и богоносным отцам нашим Антонию и Феодосию. Вот то-то радость великая! Вот услаждение души христианской! Будем же молить Господа, слезно молить, да сподобит нас сего…
Каждый год в сентябре, восьмого числа, в Курске бывал крестный ход из Коренной пустыни в Знаменский монастырь. Несли чудотворную Знаменскую икону Божией Матери, которая летом пребывала в Пустыни, на месте своего чудесного явления в 1295 году, а остальное время — в Курске. Коренная пустынь находилась з двадцати семи верстах от города.
Много необычайного об этой иконе рассказывал отроку Прохору друг его. В те стародавние времена Курск был разорен татарским воеводой Менгу и лежал в запустении. И еще триста лет потом не было в нем никаких признаков возрождения. А неподалеку, в городке Рыльске, властвовал тогда галичский князь Василий Шемяка. Восьмого сентября 1295 года рыльский священник Боголюб увидел на берегу Тускари икону, лежавшую изображением вниз на выступающих из земли узловатых корнях огромной сосны. Едва он поднял икону, как из-под корней выбился источник чистой воды, и журча побежал по уклону берега в Тускарь.
Священник Боголюб построил здесь часовенку, поставил в ней икону и стал молиться. Князь Василий Шемяка прислал гонцов и велел нести икону в Рыльск, но сам, не веря в ее чудотворную силу, не вышел встречать ее. В тот же день он ослеп и, охваченный ужасом, поспешил к иконе, пал на колени и, проливая слезы, принес раскаяние. Зрение его тотчас возвратилось. Тогда он приказал одним днем соорудить в городе храм Рождества Богородицы и поставил в нем новообретенную святыню. Наутро она исчезла и оказалась на месте своего явления, в часовенке у источника… Священник Боголюб нередко вместе с народом приходил сюда петь молебны. Крымские татары, и в прежние времена доходившие до этих мест, явились сюда и увидели часовню. Это было во время молебна. Они зажгли часовню, побили народ, а чудотворную икону Божией Матери рассекли на две части и бросили их в разные стороны в чаще леса. Священника же Боголюба сковали и отвели в полон, откуда он вернулся через несколько лет. Он сразу бросился в лес, нашел обе половины иконы, сложил их и они, прильнув друг к дружке, срослись так, что не стало видно места рассечения.
Впоследствии, когда икона прославилась на всю Русь многими дивными чудесами, о ней прослышал царь Феодор Иоаннович. В 1597 году приказал он принести ее в Москву, велел надставить доску со всех сторон, написать вверху Господа Бога Саваофа, а по сторонам и внизу — ветхозаветных пророков, выложить ее серебром и золотом, драгоценными камнями и жемчугом. В том же году чудотворная икона была отправлена в Коренную Рождество-Богородичную пустынь. В это время, по повелению царя, начали русские люди восстанавливать лежавший в запустении Курск. Но иконе Знамения Божией Матери снова довелось побывать в Москве. В 1605 году ее захватил сидевший в Путивле Лжедимитрий I, который потом и принес ее в Москву. В 1615 году куряне, прогнавшие за три года до этого из своего города литовцев и поляков и построившие по обету внутри крепости Знаменский монастырь, ходатайствовали о возвращении им иконы, и уже в 1618 году царь Михаил Феодорович Романов эту их просьбу уважил.
От своего блаженного друга-наставника услышал отрок Прохор о первых христианских отшельниках, древних пустынниках Павле Фивейском, Антонии Великом, Арсении Великом и Макарии Великом. Плача от умиления, повествовал блаженный о том, как долгие годы, целых девяносто лет, жил в пещере Павел, не видя людей, молясь Богу. Ворон приносил ему каждый день половину хлеба. Возле пещеры было несколько пальм и тек небольшой ручеек, а вокруг дышали адским жаром раскаленные пески Египта, громоздились мрачные скалы, где жили хищные звери и змеи… И вот сюда-то пришел другой старец — Антоний, который, духом познав, что есть в пустыне великий подвижник, много дней искал его, будучи и сам уже годами ветх, и, наконец, нашел. Два старца кинулись в объятия друг другу — один в изодранном подряснике, другой в одежде из пальмовых листьев на чреслах…
— Антоний! — воскликнул Павел.
— Павел! — сказал Антоний.
Сам Господь открыл им имена друг друга. В каком глубоком безмолвии, в каком строгом одиночестве проходила жизнь этих людей, всецело посвятивших себя Богу!.. Слезы текли по щекам блаженного, когда он рассказывал, как послал Павел Антония за епископской одеждой, в которой должно было ему умереть, и как Антоний принес ее, но был потрясен, увидев почившего уже о Господе Павла, — старец умер на молитве, но не упал, а так и остался стоять с воздетыми горе руками и лицом, обращенным к небу.
Блаженный, поглаживая отрока по светлым волосам, говорил, что великие эти угодники Божии, подражавшие в пустыннических подвигах пророку Илии, будут его наставниками в его будущей борьбе с диаволом. Прохор простодушно спрашивал:
— А какой он, диавол-то?
— Только великим молитвенникам случалось видеть его,— отвечал блаженный.— Преподобному Антонию являлся он в виде страшного черного отрока, иногда великана, а то, как и многострадальному Иову, с горящими глазами, пламенем из уст и дымом из ноздрей… Иной же раз в виде смиренного монаха или даже ангела светлого… Пугал он отшельника страхом, дикими воплями, шумом, а то и приказывал демонам избивать его до полусмерти… Было и так: загремело вдруг страшно, стены келлии как бы развалились на стороны и из ночного мрака с рычанием, визгом и шипением ринулись на преподобного страшные звери и гады.
— Ой! — воскликнул Прохор, живо представив себе эту картину, и прижался к лохмотьям блаженного.
— Страшно, светик, ох страшно! — отвечал на этот возглас блаженный. — Нам, грешным, Господь и не попустит того… какие у нас силы… А вот ты вырастешь, как на второго Антония ополчится на тебя враг рода человеческого, змий, противник спасения нашего…
— А Антоний не испугался?
— Нет! «Если бы у вас было сколько-нибудь силы, то для борьбы со мною достаточно было бы и одного из вас, — сказал Антоний всей этой нечисти. — Но так как Господь отнял у вас силу, то вы и пытаетесь устрашить своею многочисленностью. Если вам не дано силы надо мной, то зачем понапрасну трудитесь?.. Если же по попущению Божию вы имеете силу поглотить меня, то вот я — чего медлите?..»
— Матерь Божия с любовью на тебя смотрит, — говорил блаженный в другой раз. — Ведома Ей будущая богоугодная жизнь твоя. Молитвами Ее великие духовные дары готовит тебе Господь наш Иисус Христос… Молись, отрок, больше молись. Так говори: «Преподобные Павле, Антоние, Арсение, Макарие, молите Бога о нас!»…
Агафья Фатеевна много времени проводила на строительстве храма. Для этого надевала она старый салоп, кое-где уже замаранный краской и известью. Мастера и работники встречали ее с великим почтением. Она была строга и немногословна. Высокая, в темном салопе и черном платке, она спускалась в нижние помещения, где уже отделывался храм Преподобного Сергия, и поднималась, ведя за руку Прохора, на почти уже достроенную колокольню. Храм украшался лепниной, над всеми окнами — головки ангелов, орнамент, как и задумал Растрелли. Да, строится долгонько, годы и годы… зато надежно. Здесь же, на дворе, в ямах, льются огромные колокола. Дивно было курянам: такого величественного храма у них еще не было.
Вот Прохор впервые на верхнем ярусе колокольни. Внизу — дым от ямы, где колокол льют, люди суетятся, разгружают воз; по другую сторону — родной дом, двор и сад, вон и Буян чешет ухо задней лапой посреди двора… А дальше — крыши слободок: Городовая, Рассыльная, Подьяческая, Солдатская, Малороссийская, Очаков… Кожевенные мойки на Тускари… Посреди каждой слободы — деревянный храм… Пруды, перелески, огороды… А далее — лес и лес… И вдалеке сверкает на солнце Сейм.
Агафья Фатеевна занята разговором с мастером-кузнецом, который уже поднял сюда одну из перекладин для подвески колоколов, а Прохор перебежал от одного проема к другому, споткнулся и вывалился из проема… Он так и не понял, что с ним случилось. Его будто бы подхватил кто-то невидимый и поставил на землю, на ноги.
Наверху раздались крики. Это кричала Агафья Фатеевна. Вот она взглянула из проема и исчезла. Быстро сбежала по лестнице… Вот она уже внизу, на дворе, за ней и мастер-кузнец.
— Живой, — едва переводя дух, вымолвила Агафья Фатеевна, — живой. Господь уберег…
Кузнец с недоумением посмотрел наверх, почесал затылок:
— Да ты никак сейчас тамотко был? — спросил он Прохора. Отрок кивнул головой.
Собрались рабочие. Подошел диакон. Очень скоро было установлено, что сын Агафьи Фатеевны чудесно спасен Господом при падении с высоты, — он не только не убился, что, кажется, было неминуемо, но не ушибся и даже не испугался. Не успел. Не приидет к тебе зло: и рана не приближится телеси твоему,— пропел диакон из девяностого псалма,— яко ангелом своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою.
По всему Курску разнеслась весть о чуде. Везде говорили о семилетнем отроке Прохоре Машнине, которому явным образом благоволит Господь.
В это время Прохор уже учился чтению и письму. Церковная грамота давалась ему легко, так как он, кроме большой охоты к учению, имел сообразительность и крепкую память. Как и все дети из низших сословий, учился он по «Часослову» у приходского диакона церкви святого пророка Илии. Скоро любимым чтением его стали большие, в кожаных переплетах, «Четьи Минеи», которые некогда приобрел в Киеве отец. Были в доме и другие духовные книги, в том числе «Беседы и слова» преподобного Макария Египетского.
Лет восьми-девяти Прохор уже так был начитан, что мог делиться своими знаниями со сверстниками. Он стал приглашать их к себе, читать вслух, и некоторые также приохотились к духовным книгам. Это были сыновья курских купцов, из них трое его близкие товарищи — Иван Дружинин, Иван Безходарный и Алексей Меленин. Они вместе ходили в храм, а после чтения житий святых часто вслух мечтали о том, как соберутся они, попросят благословения у родителей и уйдут в иноки.
Лет десяти Прохор сильно простудился и слег в тяжкой болезни. Шли дни, ему становилось все хуже, он исхудал и никакие лекарства ему не помогали. Агафья Фатеевна много молилась, не спала ночей и уже стала отчаиваться, полагая, что сын умирает. Прохор, когда к нему возвращалось сознание, также молился, глядя на образ Божией Матери, поставленный у постели: «Пресвятая Богородице, спаси мя!..»
Однажды он проснулся радостный и рассказал матери, что видел Богородицу, которая ласково говорила с ним и обещала в скором времени посетить его и исцелить. Это было в конце лета.
13 сентября был в Курске праздник. Положение честнаго пояса Пресвятыя Богородицы. В этот день, как и каждый год, из Коренной пустыни шел крестный ход, переносивший чудотворную икону Знамения Божией Матери в Курск, в Знаменский монастырь. На пути икону проносили над склоненными головами православных, и при этом происходило много исцелений.
День был солнечный, но когда крестный ход появился на Сергиевской улице, пошел сильный дождь, и возле строящегося храма, где тяжелые телеги разбили дорогу, образовалась грязь. Напротив был двор Машниных — через него можно было перейти на другую улицу. Когда открыли ворота и чудотворная икона Знамения Божией Матери появилась у самого крыльца, Агафья Фатеевна с домашними вынесла больного Прохора, и он с горячей верой приложился к святыне. Богородица выполнила свое обещание посетить его и исцелить. С этой минуты он стал поправляться и через несколько дней от недуга не осталось и следа.
Отрок с еще большим усердием принялся за молитву и чтение книг со своими товарищами, в которых желание быть иноками не ослабевало. Они решили во всем подражать трем древним подвижникам, каждый из которых был прозван Великим: Антонию, Арсению и Макарию и учились смотреть на мир как монахи, так, как наставлял великий христианский отшельник Антоний: «Взирая на мир, не будем думать, будто отреклись мы от великого чего, ибо и вся эта земля очень мала пред целым небом. Поэтому, если бы и над всею землею были мы господами и отреклись от всей земли, то и в этом опять не было бы ничего равноценного Царству Небесному… Если же вся земля не равноценна небесам, то оставляющий несколько десятин как бы ничего не оставляет, хотя бы оставил он при том и дом и много золота… Почему же не оставить нам сего добродетели ради, чтобы наследовать за то Царство Небесное?»
По земной мерке было что оставить в мире и этим отрокам, которые, как купеческие дети, имели наследство — кто фабрики, кто лавки, и иные весьма богатые… Так и Прохор со своим старшим братом Алексеем должен был бы через некоторое время принять от матери все заботы об умножении имеющегося уже достатка.
Некогда Исидор Иванович Машнин завел, помимо кирпичного завода, приносившего значительный доход, лавку для продажи крестьянам необходимого им товара. Здесь были конская сбруя и дуги, деготь, мотыги, веревки, лапти, косы, серпы, вилы, грабли и тому подобное. Сюда, особенно в ярмарочные дни, наведывались мужики из окрестных сел и тогда перед лавкой теснились телеги, шарабаны и одноколки, а лошади пили из устроенной возле коновязи колоды, куда ведрами подливалась вода.
Хотя в лавке был еще приказчик и работник, перетаскивавший товар, братьям Машниным трудно было справляться со столь бойким делом. Прохору иногда весь день нельзя было отойти из лавки. Чтобы попасть в храм, он вставал раньше всех и шел к заутрене. Днем же за литургией он уже не мог быть. Не успевал часто и к вечерне. И сердце его пылало любовью к Богу и Церкви Христовой…
Уже тогда, лет пятнадцати-шестнадцати еще только мечтая о монастыре, сделался он истинным монахом в миру. Спал четыре часа, почти всю ночь посвящая молитве и коленопреклонению. Очень строго постился, избегал обычных для юношей развлечений, постоянно изучал Священное Писание. Можно подумать, что это был какой-то угрюмый и нелюдимый человек, но нет — он был со всеми ласково-приветлив, вид у него, рослого, широкоплечего парня, был часто даже веселый. Он умел поговорить со всеми — и с детьми, и с мужиками. Но не вел пустых разговоров, а все о душе и вечном нашем спасении. Мужики, приезжавшие в лавку, любили побеседовать с ним, услышать от него примеры из житий святых и духовные словеса из писаний отцов Церкви.
Агафья Фатеевна все это принимала с пониманием и христианским смирением. Она знала, куда это клонится, конечно — к иночеству. Да, Прохор — отрезанный ломоть… Но иногда материнское сердце все же грустило, а тут и враг недремлющий: «Не благословляй»,— нашептывает…
Вот она выдала свою дочь Параскеву за курского мещанина Гавриила Колошинова, а через несколько лет и Алексей, старший сын, вступил в брак с дочерью купца Ивана Ситникова Марией. У них появились дети — сын Иван, дочери Дарья и Матрена… Хотелось бы и Прохора видеть женатым, в своем доме, с детьми, при купеческом деле… Строил бы храмы православные… Но Агафья Фатеевна, опытная христианка, не принимала советов врага рода человеческого и не распалялась гневом на сына подобно матери преподобного Феодосия Печерского… Пусть, думала она, Прохор будет молитвенником за весь род, за всех нас. Господь именно так ведет его — и грех с этим спорить. Нет правды в прекословии — хотя бы и родительском — молодому подвижнику.
В 1776 году было окончено строительство собора. Высоко вознес он свои белые стены и голубые купола с золотыми звездами. Освящены были оба его храма — Преподобного Сергия и Казанской иконы Божией Матери. На колокольне загудели колокола… Агафья Фатеевна закончила дело, с которым жила так много лет. Глядя на колокольню, откуда невредимо упал Прохор, она поднимала глаза выше и ей казалось, что в золотисто-голубом свете небес колышется поддерживаемый руками Пречистой Девы спасительный Ее омофор…
В августе этого года шестеро молодых паломников с посохами в руках вышли из Курска. Решение идти в монастырь у Прохора — и его пятерых товарищей — было твердое. Но они еще не знали точно — в какой кому, не указал Господь… Поэтому не распрощались они с родными насовсем. Перед уходом они много толковали о Саровской пустыни, что в Муромских лесах, недалеко от городка Темникова… Там есть иноки-куряне и среди них иеромонах Пахомий, с юных лет подвизавшийся в посте и молитве. Много слышали они от странников и о настоятеле пустыни старце Ефреме, пережившем страшные безвинные гонения при царице Анне Иоанновне,— он был схвачен вместе с оклеветанным основателем монастыря иеросхимонахом Иоанном, сослан в Орскую крепость и вернулся лишь в 1754 году.
Решено было сначала пойти в Киев, в обитель преподобных Антония и Феодосия Печерских, — не скажет ли им там Господь волю Свою.
И вот Днепр, крутой, заросший лесом обрывистый берег, сады и крыши Киева, а за двойным рядом валов и за каменной стеной — храмы и стройная четырехъярусная колокольня Лавры… Запыленные путники вошли в Святые ворота, приложились там к иконе Успения Божией Матери и с молитвой вошли в древнюю благодатную обитель, не раз за свою историю восстававшую из пепла и руин…
Они спустились в числе других богомольцев под землю, в Ближние — Антониевы — пещеры, со свечами в руках шли за провожавшим их монахом по безмолвным переходам, где в нишах, по обе стороны, мерцали лампады в возглавиях гробниц, в которых почивали нетленные мощи иноков. Гробница преподобного Антония — под спудом, в его келлии, подземной пещере, где он подвизался последние шестнадцать лет своей жизни. Каменное ложе, серебряная рака, иконы, неугасимая лам-пада… Святое, светлое место! Великий подвижник молился здесь денно и нощно, часто лишь раз в неделю вкушая немного хлеба.
Монахи не однажды пытались открыть его мощи, начинали копать, но всякий раз огонь, вырывавшийся из гробницы, опалял дерзновенных. «И ныне со ангелы Владычню престолу предстоя, поминай нас, чтущих память твою, да зовем ти: радуйся, Антоние, отче наш!» — пела душа Прохора. В малом пещерном храме во имя преподобного Антония началась Божественная литургия. Благословенно Царство!.. — возгласил сгорбленный седой иеромонах. Аминь! — протяжно ответил из полумрака хор. Неудержимо, беззвучно плакал Прохор, всей умиленною своею душою сливаясь со словами молитв… И, наконец, запели все предстоящие: «Тело Христово приимите…»
Выйдя из ближних пещер, курские паломники перешли по крытой галерее-мосту через овраг ко входу в Дальние, Феодосиевы, пещеры. В галерее по всей немалой длине ее — нищие: старые, слепые, хромые… Иные читают вслух Псалтирь и не обращают внимания на проходящих, иные молятся, и всюду слышится имя Иисуса Христа, Господа Бога нашего, и призыв к милосердию. Блажени милостивии: яко тии помиловани будут… (Мф. 5, 7).
Как и в Ближних, много было паломников в Дальних пещерах. Подземная церковь Рождества Христова полна. Окончилась литургия, идет панихида. «Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих…» … «Ве-е-ечная па-а-амять!…» — здесь, под низкими сводами пещер, среди многочисленных гробниц святителей, пресвитеров, схимонахов, затворников, мучеников, блаженных, отроков, князей и воинов, особенно потрясает молитвенная песнь веры в «жизнь бесконечную».
Вот келлия преподобного Феодосия, освещенная небольшим паникадилом, — каменное ложе, икона Богоматери и иконы преподобных Антония и Феодосия в серебряных окладах. Прохор живо представил себе, как это было при жизни святого: тишина и полутьма, ничто не отвлекает от молитвы и коленопреклонений… Да и не всегда тьма, — были случайные свидетели того, что пещеры преподобных озарены бывали дивным небесным светом во время их молитвы…
Но здесь более сыро, чем в Ближних пещерах, сказывается близость Днепра. Стены влажны, но мощи всех здесь почивающих святых и подвижников совершенно сухи, хотя даже облачения на них тлеют от влаги и требуют частой перемены.
Наконец, вышли на террасу, висящую над крутым берегом… Отсюда открылся такой прекрасный вид на мир Божий — на широкий Днепр, на заднепровские леса, на широкое синее небо, в грудь хлынул такой свежий и ароматный воздух, что стало сразу понятно, чем жертвовали отшельники, заключаясь в сырые и темные пещеры, и как труден был их подвиг. Но ради чего они это делали? Ради того, что неизреченно прекраснее всего видимого с этой террасы и существующего где-либо на земле: ради Царствия Небесного. Да отверзется ми дверь Царствия Твоего, яко да вшед с веселящимися во свете лица Твоего, Господи, улучу и аз живот вечный во Христе Иисусе, Господе нашем…
Курские паломники пробыли в Лавре три дня. Посетили все храмы, не раз спускались в пещеры и однажды исповедались там и приобщились на литургии Святых и Животворящих Христовых Тайн. Прохор беседовал с иноками, настоятелями пещер, старцами и богомольцами, стремясь открыть волю Божию о себе… Один из лаврских иноков, видя такую его неотступную заботу, посоветовал ему пойти в принадлежащую к Киевской Лавре пустынь — Китаевскую, к старцу Досифею, затворнику, имеющему дар прозрения.
Пока собирался туда Похор, узнал и разные подробности об этой пустыни. Находилась она ниже Лавры по течению Днепра в девяти верстах и в одной от берега, в тесной долине среди гор. Это был скит, основанный святым благоверным князем Андреем Боголюбским в XII веке. Две каменные церкви, колокольня, братский корпус, деревянный дом начальника пустыни, свечной завод, огромное, похожее на сад, кладбище, где хоронила своих иноков Лавра. Здесь, близ кладбища, мирно доживали свой век престарелые немощные монахи.
На пути в Китаевскую пустынь — монастырские виноградники и пасеки. Затем Голосеевская пустынь, место отдыха митрополита Киевского и Галицкого. Вокруг нее древний лес с огромными дубами, яворами, кленами, липами, дикими яблонями и грушами. В каменистых холмах попадаются полуобвалившиеся пещеры, некогда ископанные иноками… Дорога идет в гору. Иногда с возвышенных мест в просвете между деревьев вдруг открывается вид на Днепр и черниговские леса за ним…
Много рассказывали Прохору и его спутникам паломники, с которыми им приходилось делить ночлег и трапезу, о прозорливом старце Досифее, но глубоко скрыта была от всех тайна, обнаружившаяся после его кончины. Великий старец был на самом деле старицей, то есть женщиной, укрывавшейся от мира под мужской монашеской одеждой. Ее звали в мире Дарья. Она родилась в Рязани, в помещичьей семье, в 1721 году. В 1723 родители отвезли ее к бабушке, монахине Порфирии, подвизавшейся в московском Стародевичьем монастыре, находившемся в Кремле возле Спасских ворот, основанном в 1393 году вдовой великого князя Димитрия Донского Евдокией, в иночестве Евфросинией.
Откровица прожила здесь семь лет. Мать Порфирия растила ее в суровых условиях, приучила к аскетическому образу жизни, к послушанию, посту, рукоделию, сумела затеплить в ней с Божией помощью глубокую веру и любовь к молитве, воспитала ее милосердной. Потом бабушка приняла схиму, а Дарья возвратилась домой. Здесь она удивляла всех своими привычками — спала на доске, по средам и пятницам ничего не ела, а скоромной пищи и вообще никогда не принимала. Трудно ей было отстаивать перед родителями свой образ жизни, и вскоре она ушла из дома. Было ей тогда пятнадцать лет. Она пришла в Москву и наведалась в Стародевичий монастырь. Здесь, в церкви, она увидела свою бабушку-схимницу, но не решилась открыться ей. Она купила мужское крестьянское платье, обрезала волосы в кружок и направилась в Троице-Сергиеву Лавру. Никто не подозревал, что она девица, так как она была высокого роста и с несколько грубоватыми чертами лица. Под именем крестьянина Досифея она стала послушницей в Лавре. Однако родители, искавшие ее, через три года появились в Лавре, опознали ее, и ей пришлось бежать оттуда.
В Киево-Печерской Лавре ее не приняли, и она решила стать отшельницей, теперь можно сказать — отшельником Досифеем. Вблизи Китаевской пустыни он вырыл себе в горе пещеру и стал вести самую суровую жизнь. Не зажигал никогда огня, не освещал своего жилья и ничего не варил. Монах, с которым он заранее договорился, изредка приносил ему хлеб, а пил он из ручья. Слава о нем разошлась по всему Киеву. В 1744 году его неожиданно посетила императрица Елизавета Петровна, отличавшаяся набожностью и любовью к монашеству.
— Давно ли спасаться стал, раб Божий? — спросила она.
— С тех пор, Государыня, — отвечал Досифей, — когда душа моя начала навыкать вниманию. С тех пор началась моя духовная жизнь.
Императрица призвала начальника Китаевской пустыни и приказала ему совершить пострижение, при котором сама присутствовала. Молодому подвижнику оставили его имя Досифей, но уже в честь преподобного Досифея Псковского.
В это время к нему уже ходил народ. Он не отворял двери своей пещеры, а через маленькое окошко в ней подавал советы, утешал, предсказывал. Когда, при императрице Екатерине, было запрещено отшельничество, монах Досифей переселился в Дальние пещеры, жил в сырой подземной келлии и исцелял болящих. Четыре года приходил к нему народ в таком количестве, что он изнемог и попросил митрополита Гавриила перевести его в Китаевскую пустынь, что и было исполнено.
Там его келейником и учеником был молодой монах Феофан. Этот келейник однажды попросил у старца благословения поехать во Святую Землю, но тот велел ему вместо этого ехать в молдавский Нямецкий монастырь к великому подвижнику схиархимандриту Паисию. Он некоторое время жил там, но отец Паисий сказал ему: «Иди в Россию и послужи твоему старцу, ему недолго осталось жить, а потом, по благословению его, иди спасаться туда, куда скажет он». Досифей послал Феофана в Соловецкий монастырь.
Прохор пришел к старцу Досифею за несколько дней до его кончины, то есть в конце сентября 1776 года. Взглянув на пришедшего через окошечко, затворник сказал:
— Гряди, чадо Божие, и пребуди в Саровской обители; место сие будет тебе во спасение. С помощью Божией там окончишь ты и свое земное странствование. Святый Дух, сокровище всех благих, управит жизнь твою во святыне.
29 сентября старец Досифей скончался. Когда утром открыли его дверь, то увидели, что он стоит на коленях перед образом Успения Божией Матери и как будто молится, но он уже почил. На столике лежала записка: «Тело мое приготовлено к погребению. Молю вас, братие, не касаясь, предайте его обычному погребению».
Когда это случилось, Прохор с товарищами был еще в Лавре. Горячо молился он об упокоении души старца, открывшего ему волю Божию о нем,— он знал теперь где, на каком спасительном месте, окончится и его жизнь, и, может быть, вот так же, среди молитвы, на коленях пред иконою Матери Божией…
Стал он, по милости Божией, и свидетелем пострижения в «малый образ» монашества, «еже есть мантия». Это происходило в Ближних пещерах. В полумраке (это было на литургии) белела длинная рубаха постригаемого, который низко склонив голову, стоял неподпоясанный и босой. Вот монахи, прикрыв его своими мантиями, вводят его в храм, он падает ниц пред алтарем… С пронизывающей сердце грустью поется тропарь недели о блудном сыне: Объятия отча отверзти ми потщися: блудно мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее не презри сердце. Тебе бо, Господи, со умилением зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою!
Как жаждет Прохор быть на месте постригаемого!..
Вот трижды подает игумен будущему иноку ножницы… Брат наш постригает власы главы своея в знамение отрицания мира и всех, яже в мире, и во отрезание своея воли и всех плотских похотей, во имя Отца и Сына и Святаго Духа… Братия протяжно поют: Господи, помилуй! — и вот игумен берет одну за другой части монашеской одежды: власяницу (хитон вольной нищеты), параман с изображением Креста Господня и орудий Его страданий (Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу, — возглашает игумен), далее надевает черную рясу (ризу радования, напоминающую о смерти и Страшном Суде), кожаный пояс (в знак умерщвления тела и обновления духа), мантию (ризу спасения, одежду нетления и чистоты), камилавку (шлем спасения), на которую набрасывает подкапок, тонкое черное покрывало (во еже отвратити очи свои, еже не видети суеты), надевает сандалии (во уготование благовествования мира, во еже скору ему быти на всякое послушание). И, наконец, игумен дает в руки новопостриженному верицу (четки) как меч духовный… Господи, помилуй! — протяжно поют монахи.
Уходя из Лавры, Прохор чувствовал себя монахом. Судьба его была решена Богом. Однако ему предстояло трудное испытание. Агафья Фатеевна упросила его не покидать ее в течение двух лет. Чувствуя, что это ее решение промыслительно, он остался, но совсем отошел от мирских дел, почти не бывал в лавке брата Алексея и удалялся от всяких бесед и собраний. В благоговейной неподвижности выстаивал он церковные службы, стараясь не пропустить ни одной; как и прежде, спал только четыре часа, посвящая большую часть ночи молитве.
Двое из его товарищей, ходивших с ним в Киев, также остались дома, собираясь по истечении двух лет — как бы испытательного срока — идти с Прохором в Саровскую пустынь. Иногда они приходили к Прохору за книгами, а то и читали с ним вместе. Книги прочитывались по нескольку раз, а многие места запоминали наизусть, особенно из книг великих учителей монашеских — из «Лествицы» преподобного Иоанна, игумена Синайского, «Душеполезных поучений» преподобного аввы Дорофея, «Бесед, посланий и слов» преподобного Макария Египетского. «Любя друг друга, для взаимного блага, — поучает преподобный Макарий, имея в виду монашеское братство,— не бойтесь ни смерти, ни другого какого наказания, но тем же путем, каким ходил среди нас Спаситель, и вы, идя к Нему, как бы в едином теле и единою душою, поспешайте к вышнему званию, любя Бога и друг друга, потому что любовь и страх Господень суть первое исполнение закона».
Монашеское житие, как говорится в «Лествице»,— «свет для всех человеков». «Уединенник», аскет, находится в духовном общении со всем миром и — наоборот — человек, живущий в мире и миром, часто бывает совершенно опустошен одиночеством. Спастись в миру трудно, однако и среди мирян бывали праведники и святые.
Этим последним обстоятельством должен был утешаться один из товарищей Прохора Алексей Меленин, родители которого скончались один за другим во время его паломничества в Киев. Пятеро братьев и три сестры остались на попечении Алексея, так как он был старшим. Ему теперь надо было жениться и продолжать торговое дело отца своего. Двое других товарищей уже ушли — в разные монастыри. И вот теперь, в начале ноября 1778 года, Прохор Машнин, Иван Безходарный и Иван Дружинин взяли увольнение от Курского городского общества, чтобы, несмотря на осень и уже начавшиеся дожди, пешими отправиться в Саровскую пустынь.
Прохор еще накануне простился со всеми родными. Потом молился всю ночь, зная, что не спит и молится и его мать, что также проводят эту ночь в бдении и молитве спутники его, два Ивана. Без числа положено было земных поклонов, вознесено сердечных молитв… Утром пал Прохор в ноги Агафье Фатеевне, и она благословила его большим медным крестом, который и дала ему в дорогу. Он приложился к иконам Спасителя и Богородицы, помолился вместе с матерью, и они присели в молчании. Сквозь утренние серые облака начало проблескивать небо… Еще не звонили к заутрене. На улице к Прохору присоединились его товарищи.
И они пошли не торопясь, в некотором отдалении друг от друга, неустанно повторяя молитву, с которой уже успели так сжиться, что она была им необходима, как воздух: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного…
*В подлинных документах того времени фамилия преподобного Серафима написана везде с буквой «а».
Составил Виктор АФАНАСЬЕВ
